Неожиданно эти мысли разозлили. Она здесь потому, что работает няней его ребёнка. И точка.     

- Ты ведь останешься на эту ночь? Не поедешь к родным? - задал Герман вопрос, слыша, как приглушённо звучит его голос.    

- Останусь, конечно. А к родным съезжу, когда будет возможность. На пару часов.    

- Окей. - Он остановился, и Нино, толкающая перед собой коляску, последовала его примеру. - Ладно, я пойду немного посплю. Если будут бабахать и Алина не сможет заснуть, посижу с ней до утра, - процедил он, и прежде, чем Нино отозвалась, развернулся и зашагал к дому.     

Ему снилась Оля. Миллиарды воспоминаний, словно острые иглы, впились под кожу. Сейчас, когда подсознание подкидывало ему те картинки, которые он загонял как можно глубже, Герман снова горел в огне. Ощущения, жадная потребность повернуть время вспять, необходимость прикоснуться к Оле, чтобы обмануть себя и поверить в то, что она живая… всё это хороводом кружилось в голове.   

Он вглядывался в своё изуродованное лицо, отражающееся в зеркале, а рядом с ним стояла Ольга. Но видел он её только там, по ту сторону холодного и равнодушного стекла. Она улыбалась, склонив голову набок. Всё такая же, какой он её помнил - настоящая, близкая, родная…     

- Ты теперь с другой? - шепнула Оля, и Герман вздрогнул. Разве мог он вообще думать хоть о ком-то, когда рядом была она?     

- Нет. Ты вернёшься?      

- Я буду ждать тебя здесь.      

Она протянула к нему руку, касаясь гладкой поверхности с той стороны, и Ильинский тоже приложил ладонь к зеркалу. Совершенно неожиданно оно пошло трещинами. Там, где его касалась ладонь Германа, разбежалась по сторонам тонкая сетка изломанных линий, после чего стекло разбилось на осколки. Какие-то из них осыпались на землю, какие-то впились в руку, причиняя острую знакомую боль.      

- Оля! - хрипло выдавил он из себя, но она уже исчезла. - Оля-я!    

Герман повернулся вокруг себя, всматриваясь в очертания окружающей обстановки. Ничего и никого. Только безмолвие и то самое чувство, которое глодало его изнутри долгих три года - безысходность.     

Когда Ильинский сел на постели, не сразу понимая, где находится, его сердце колотилось с такой силой, что казалось, вот-вот выпрыгнет из груди. Ему хотелось обратно, туда, где была Оля, хоть Герман и понимал, что это всё самообман.   

Он понял, что его разбудило - приглушённый плач Алины. Такой жалобный, словно с ней что-то произошло, и сейчас она нуждалась в помощи. Откинув одеяло, Герман вскочил с кровати и помчался к дочери.    

- Что с ней? - выдохнул он, едва распахнул дверь детской.      

Нино, держащая мелкую на руках, укачивала её и расхаживала по кругу, пока Алина кричала.   

- Не знаю… Она так уже полчаса. Может, животик?    

Нино подняла на него взгляд, и у Ильинского ледяная дрожь по позвоночнику прошла. Потому что увидел страх. Такой, какой бывает у загнанных животных.    

- Дай её сюда, - грубо рявкнул он, забирая у Нино дочь. Та, на удивление, вдруг стала затихать, пока не успокоилась и не начала икать.     

- Что ты ей давала? - потребовал он ответа у няни.      

- Ничего… только смесь. Больше ничего.    

- Хорошо.    

Он прижал к себе Алину крепче и, направившись к выходу из детской, обернулся на пороге.   

- Через час жду в гостиной. Новый год всё же.     

Прозвучало, мягко говоря, дерьмово. Да и чувствовал он себя в этот момент точно так же. Но праздник обязывал. Не будут же они, в самом-то деле сидеть по углам, пока остальные празднуют.     

Затворив за собой дверь, Герман вышел из комнаты и только тогда выдохнул с облегчением.      

И всё же это была чертовски идиотская идея. Нанять кого бы то ни было. Он прекрасно справлялся сам, а наличие чужой женщины в доме лишь раздражало.     

Ильинский уложил Алину на кровать, а сам сел рядом. Растёр ладонями лицо, которое покалывало. Стоило признаться себе в том, что виною всему был его сон. Воспоминания, которые он родил, резали по-живому острее ножа.    

Сейчас ему хотелось спрятаться ото всех, как делал это последние несколько лет. Да, это было слабостью, но иначе он не мог.    

- Г-у-у, - раздалось рядом тоненькое и пронзительное, и Герман с улыбкой повернулся к Алине.    

Надо было гнать куда подальше свои настроения и желания. Ради неё. Потому что просто обязан сделать так, чтобы первый Новый год в жизни его дочери был настоящим. Пусть она его вообще не запомнит. Но при мысли о том, что она сейчас могла бы быть совсем не с ним, а в казённых стенах безликого дома малютки, ему становилось нехорошо.     

- Ладно, давай уже пойдём и чего-нибудь замутим, - решил Ильинский, после чего подхватил дочь на руки и вышел в коридор.      

Когда они с Алиной и Нино устроились за столом, до наступления Нового года оставалось пятнадцать минут. Переложив малышку в специальную люльку, которую установил рядом с собой, Ильинский взял бутылку шампанского. По телевизору шла какая-то феерическая ерунда, но вроде как именно она во всех семьях являлась обязательным атрибутом праздника, потому ерунду решено было оставить.     

- С уходящим, - поднял он тост, когда наполнил бокалы шампанским.     

И снова его начало накрывать. Эти приступы - если их таковыми можно было назвать - никогда не поддавались его контролю. Просто накатывали, накрывали с головой, и он ничего не мог с ними поделать.    

Это вовсе не Нино должна была сидеть рядом с ним. А другая женщина, которую он так и не смог забыть и не забудет никогда. Это она должна была нянчить их детей, а после, ночью, ложиться с ним в одну постель, где он бы любил её, покуда на то хватит сил. Она, а не навязанная ему сестрой едва знакомая незнакомка.   

Сдержав рвущееся из нутра негодование, Ильинский осушил бокал шампанского и налил себе ещё. Есть не хотелось. Праздник получался - дерьмовее некуда, вот только совсем не он был тому виной.     

Алина смотрела на него, как ему показалось, с укором, и он перевёл взгляд на многочисленные блюда, расставленные на столе, которые зачем-то заказал в огромном количестве. А всему виной - его желание сделать правильно и в противовес этому - неумение подойти к вопросу хоть мало-мальски грамотно.    

Он не сразу понял, что стало причиной того, что случилось дальше. Алина вдруг заёрзала и закряхтела, и Нино, быстро отставив бокал с шампанским, будто весь этот искусственно созданный праздник был ей в тягость, подскочила с места и устремилась к малышке. По дороге задела фотографию на туалетном столике - тот единственный снимок, который он оставил на виду. Они с Олей на море за полгода до аварии. Счастливые, влюблённые и мечтающие о будущем. Рамка, свалившись со столика, соприкоснулась с полом и разлетелась на тысячи осколков. И Германа снова прошило болью, словно электрическим разрядом.