Заточенная палка беззвучно взвилась в воздух, на мгновение зависла и молнией стремительно обрушилась в воду, пригвоздив ко дну длинную щуку. Торжествуя, Ри-чен издал победный клич и прыгнул в воду, прижимая животом ко дну свою добычу.

– Эухиии! Баррра! – громко закричал охотник, оглашая лес своим зовом. Где-то вдалеке раздались ответные возгласы:

– Эухуу! Иуу!!

Ри-чен подхватил щуку под жабры и, пригнувшись, быстрым бегом направился в сторону, откуда донёсся крик.

* * *

Язык, на котором Ри-чен общался со своими соплеменниками, был крайне прост. Складывался он из нескольких десятков звуков, подкрепляемых жестами и интонацией; каждый отвечал за какой-то предмет или абстрактную категорию.

– Радость? – вопросительно поглядела Адис на охотника, поднявшегося на невысокий пригорок, где находилась их стоянка.

– Да, еда! – громко воскликнул Ри-чен и бросил щуку на большой плоский камень рядом с кострищем.

– Радость! – согласно кивнули Стун и Адис, глядя на добычу, после чего Стун направился к хижине за острым камнем, чтобы разделать щуку. Ри-чен устало опустился на одну из постеленных перед огнём шкур.

– Как? – кивнула в сторону камня Адис, подсаживаясь рядом с Ри-ченом.

– Здорово! – весело мотнул головой охотник. – Река. Иду, копьё! – Ри-чен не удержался, вскочил и начал показывать, как он крался вдоль реки, потрясая воображаемым копьём.

«Рыба. Радость, еда, хорошо», – думал Стун, счищая со щуки чешую куском кремния.

Мысли Стуна, как и его соплеменников, не отличались глубиной, однако при последовательной связке различных категорий ему подчас удавалось продумывать довольно сложные логические схемы. При этом, хотя выразить языком свои выводы Стун никогда бы не смог, сам охотник хорошо понимал, что он имеет в виду. Сейчас, например, Стун мечтательно подумал о том, что если и Кац принесёт что-нибудь – то сегодня впервые за много дней они смогут наесться досыта, и даже останется немного закусить перед сном.

Однако иногда, как правило, перед сном, в голове пожилого охотника начинали метаться обрывки каких-то непонятных воспоминаний, образов, которые сознание Стуна воспринять не было способно – и тогда он начинал беспокойно ворочаться под шкурами, пытаясь прогнать беспокойные мысли прочь.

Так случилось и сейчас. Покончив со щукой, Стун медленно отложил камень в сторону и опустил руки на свои колени.

Перед глазами Стуна вдруг появился белый и чрезвычайно яркий свет. Какие-то громкие и непонятные шумы наполнили голову охотника… Казалось, ещё чуть-чуть, и Стун вспомнит что-то очень важное – но нет. Как и во все прошлые разы, мысли охотника так же внезапно успокоились, оставив в покое его первобытный рассудок.

Стун медленно поднялся, тщательно вымыл в реке руки от склизкой чешуи и понёс добычу Ри-Чена обратно к костру. Взгляд его был задумчив и грустен одновременно.

Каким-то глубинным чувством – хоть он и не знал таких слов, чтобы объяснить это – Стун догадывался, что его беспокоит.

Его беспокоила неизвестность.

Неизвестность, о которой молодые головы его соплеменников, постоянно занятые мыслями об охоте и выживании, пока ещё не задумывались.

Его беспокоило то, что он не знал, что было с ним раньше. Стун помнил вчерашний день, день перед ним, день, когда их хижину затопило, день, когда от костра загорелся лес и им пришлось спасаться бегством; он помнил, что было в прошлый сезон жары, в прошлый сезон холода – но что было до этого, Стун не знал. Не помнил. Два сезона – и всё. Предел.

Слов в языке Стуна не хватало для осмысления этой проблемы, но внутренним чувством он догадывался, что ни Кац, ни Адис, ни Ри-чен также не помнят ничего, кроме их скитаний по этому лесу.

И вновь, и вновь охотник безмолвно спрашивал сам себя, что же за образы начали появляться у него в голове.

* * *

День пролетал за днём, и забот у небольшого племени было более чем довольно. Шкур всё ещё было недостаточно для периода холода, неумолимое приближение которого становилось всё заметнее.

В один из последних дней сезона жары Кац сидел рядом со Стуном, помогая ему затачивать дротик. Из прочных стволов молодых елей получались очень крепкие копья, но, чтобы ими можно было проткнуть крупную рыбину – или кролика, если повезет – их необходимо было заточить до невероятной остроты.

С учетом того что в распоряжении охотников были лишь куски кремния, дело предстояло довольно кропотливое.

Кац раскалил на огне кромку камня и с силой прошёлся по свежесрезанному стволу. Острая грань с шипением снимала дерево слой за слоем, превращая кусок древесины в орудие.

Стун, переворачивая на деревянной рукоятке свой кусок кремния в огне, посмотрел на широкий шрам на тыльной стороне своей ладони.

Охотник нахмурился.

Этот шрам был также одной из причин его волнений – его сознание смутно догадывалось, что сам по себе такой след на руке появиться не мог (хотя в этом Стун тоже уверен не был), но когда и как он появился – охотник не имел ни малейшего понятия.

Забыв про кусок кремния, Стун молча вглядывался в свою руку, беззвучно шевеля губами. Внезапно острая боль от ожога пронзила его ладонь – и охотник непроизвольно вскрикнул.

Кац удивлённо посмотрел на него:

– Что?

– Огонь, – буркнул Стун, показывая взглядом на свою руку.

– Плохо, – покачал головой молодой охотник, умудрившись выместить в этом лаконичном замечании одновременно сочувствие, удивление и предложение пойти отдохнуть и предоставить выполнить всю оставшуюся работу ему.

Стун мотнул головой.

– Нет, – ответил он. – Делаю.

Стун приготовился продолжить обтёсывать ствол, как вдруг он снова почувствовал боль в руке. С удивлением посмотрев на руку, охотник понял, что это за ощущение: его воспоминание о том, как он получил свой шрам.

Вновь в голове пожилого охотника закрутились непонятные образы.

Морщась и хмурясь, Стун смотрел на свою руку, пытаясь понять, что за картины возникают у него в голове.

Стун увидел, как он стоит посреди… чего? Что-то очень светлое… большое… и вдруг боль в руке. Огонь. Какой-то странный огонь – не такой, как в костре. Он…

Стун вдруг понимает, на что похож этот огонь. Он уже видел его несколько раз на небе. Только тут он был гораздо меньше, и…

Охотник уже не понимал, явь это или опять какой-то из его многочисленных беспокойных снов. Картинки в голове сменялись одна за другой, но что они означали, Стун понять не мог. Зато он знал другое: он вспомнил, как он здесь появился – они вышли из этой светлой пещеры.

Вскочив на ноги, Стун начал метаться из стороны в сторону вокруг костра, перепугав Каца, отложившего в сторону недоделанное копьё