моряков и армейцев. Мы идем вдоль канала, сворачиваем на длинный проспект. Одноэтажные домики утопают в зелени садов.

Идем медленно. Комбат часто останавливается, снимает фуражку, вынимает платок и вытирает с лица пот. Встречные военные отдают моему начальнику честь. Я, как телохранитель, иду четким чеканным шагом, оглядывая с ног до головы озабоченных прохожих. Наконец мы у цели. Заходим в магазин с черного хода, комбат получает сверток, и мы возвращаемся обратно. Та же дорога. Зной неимоверный, хочется выпить пива, но его нигде нет. Комбат останавливается перед домом в центре города и отпускает меня. Я должен идти в отделение и там дожидаться.

Мне только это и надо, я направляюсь в ближайший магазин и, вывернув все карманы, покупаю полбутылки ликеру и бутылочку яблочного вина. Затем иду в милицию. Олег истомился ожиданием. Я предлагаю ему освежиться яблочным вином, он отказывается: студент-трезвенник. Я один рассчитываюсь с бутылкой. На жаре меня развозит. Скоро, покачиваясь, является майор. Он тоже заметно навеселе. Втроем возвращаемся на пристань. Там уже лежат два тюка, мы их относим на катер. Охотник отваливает от берега, я оставляю майора под охраной своего друга и спускаюсь в кубрик.

Моряки пьяны как сапожники. Я ставлю на столик свой ликер, они – пол-литра водки и закуску. Катер тоже захмелел, его бросает из стороны в сторону. У майора возникло желание завернуть в крепость. ‹…› Один из моряков вышел на палубу с гармошкой, и над невской тишиной заливисто заголосили частушки. Женщины с правого берега махали нам руками и платочками, мол, милости просим, гости. Это ленинградские женщины, занятые на оборонных работах.

Мы причалили к берегу. Там среди груды камней и штабелей досок на солнцепеке работали сотни девушек и женщин. Самые смелые стали карабкаться на нашу посудину. Майор сошел на берег, не помню зачем. Я увлекся какой-то девчонкой и все ее расспрашивал о Ленинграде. Наконец мы тронулись. Гости – случайные пассажиры – не хотели нас покидать. С великим трудом мы с ними расстались. В крепость решили не заходить и с песнями пошли к родному берегу.

* * *

Дочь хозяйки дома, где мы расположились, – веселая девушка с голубыми глазами и каштановыми волосами. Она меня называла «мой кудрявый». Ей 18 или 19 лет, она работает на заводе имени Морозова. Исключительно жизнерадостная солнечная девушка, зовут ее Катей. Брат Роман, крепкий красивый парень лет 17, всем нравился. Он тоже работал на заводе имени Морозова. Это типичная русская семья. Старший сын хозяйки был в армии.

* * *

Вечером ребята надумали пойти в баню. Меня оставили за повара. Я чистил картошку и колол дрова. Ужин был на славу. Картошка тушеная с консервами, картошка, жаренная со шпиком.

Ребята вернулись весьма веселые. За столом они рассказали, что мылись вместе с женщинами. Особенно смеялись над помощником, дядей богатырского сложения и неравнодушным к женскому телу, хотя у него дома осталась жена и двое детей. Это не мешало ему до войны иметь одну-двух любовниц.

* * *

7 сентября с утра над нами кружились немецкие самолеты. Их противный вид взвинчивал нервы. Наших самолетов не было.

Под вечер зарокотала канонада. ‹…› Противник приближался. Мы задерживали бегущих пехотинцев, из которых набрали целую штрафную роту. Среди дезертиров были и командиры. Затем я получил задание занять позицию с немецким пулеметом у школы на берегу Невы. На противоположном берегу появились немцы. Это было неожиданно, и многих охватила паника. Особенно среди нашего командования. Наш берег интенсивно обстреливался из минометов и пулеметов. В сумерках заискрились трассирующие пули. Мы оказались на передовой линии фронта. Наша артиллерия лениво отвечала немецкой. В Марьино загорелось несколько домов. Берег Невы осветился багровым светом. Река казалась зловещей и черной. Небо заволокло тучами. С противоположного берега донесся рокот танков. Мы с командиром Панчулом залегли у пулемета. Патронов было достаточно. Многие ребята перетрусили. Все ожидали, что немцы будут форсировать реку. Панчул – участник Финской войны – был настоящим командиром. При виде немцев его глаза загорелись ненавистью. Он мне сказал:

– Будем держаться до конца. Не спасуем. Я очень рад, что именно с тобой буду рядом.

К полудню мы перебрались в блиндаж. К нам присоединился Ежов, помощник командира взвода, трусливый, эгоистичный интеллигентик. Второй был славный малый, командир отделения Эдуард Сосновский.

Немцы запалили костры. Они разъезжали на мотоциклах и расхаживали по берегу, как у себя дома, будто нас и не существовало. Это нас немало злило, но вынуждены были выполнять приказ, то есть наблюдать и докладывать, но не открывать огня, так как предполагалось, что немцы будут переправляться, мы и сами были уверены в этом.

Не смыкая глаз всю ночь, мы поочередно наблюдали из амбразуры нашего блиндажа. Бинокль Ежова переходил из рук в руки. Панчул нервничал. Ему наша точка казалась мало замаскированной. Я дважды вылезал наверх с саперной лопаткой, подымал бруствер, набрасывал ветки.

Мы насчитали около двухсот танков. Причем танки были всевозможных конструкций. Гитлер раздел всю Европу. Техники у него было достаточно. Здесь были низкие широкие танки и высокие узкие, танкетки и броневики. На рассвете в бинокль стали видны физиономии фрицев от рядовых солдат до обер-офицеров. В центре Марьино, по-видимому, находился штаб. К высокому дому беспрерывно подъезжали посыльные, связные и адъютанты пешком, на велосипедах, мотоциклах и легковых автомобилях всех европейских заводов.

Это беспрепятственное движение напоминало парад. По обеим сторонам дома немцы замаскировали группу танков и артиллерийскую батарею.

Танки шли к Шлиссельбургу, за ними двигалась пехота, человек 20–30 за каждым.

Немцы чрезвычайно дерзко вели себя на открытом берегу. Они прекратили стрельбу, наверняка знали, что мы здесь находимся. Они, вероятно, думали, что по крайней мере целая дивизия, но никак не батальон истребителей, плохо обученных добровольцев.

Скоро весь берег покрылся зелеными шинелями и гимнастерками. Им доставили газеты. Они с утра читали новости о победах германского оружия. Некоторые жевали бутерброды. Среди военных были видны мужчины и женщины. Даже с нашего берега были видны эти распутные физиономии грязных проституток, их развязные движения, манеры.

Особенно гадко было, когда фрицы подходили к Неве и, наклонившись, мыли в ней грязные руки. И тут же испражнялись и брали воду для питья.

– Эх, сейчас бы десяток минометов да пару батарей артиллерии! Дали бы жизни, – со вздохом проговорил командир нашего взвода Шарков.

Немцы продолжали мирно расхаживать и раскатывать, а мы – рассиживаться. Вот появилась наша авиация. Немцы открыли яростный огонь из автоматических зенитных орудий и пулеметов. Наши орлы, не дрогнув, низко пролетели над их позициями, и вскоре мы услышали разрывы