Перебрав за ужином лишнего, Стольцев так и заснул на кухонном диване. Его разбудил неприлично поздний звонок. Голова раскалывалась, а ощущение во рту цензурными словами описать было крайне затруднительно. Недоверчиво посмотрев на часы, Глеб потянулся к телефону. Половина первого ночи. Кто бы это мог быть? Неужели она?

Вместо голоса, который одним лишь своим слегка хрипловатым, таким низким для женщины тембром когда-то мог свести его с ума, в трубке послышался бодрый баритон Лучко. Как обычно, капитан не стал тратить времени на преамбулы:

— Ты не поверишь, только что ограбили Третьяковскую галерею. Украли икону.

— Я, кажется, догадываюсь, какую именно, — предположил Глеб, окончательно просыпаясь.

— Как исчез? Куда исчез? — орал Дед на капитана. — Проворонил, твою мать!

Прекрасно зная характер генерала, Лучко даже и не пытался оправдываться. Себе дороже. Главное — не смотреть начальнику в глаза: это может вызвать очередной приступ ярости. А в гневе обладавший луженой глоткой и почти двухметровым ростом Дедов был по-настоящему грозен и очень шумен. За оглушительный голос начальника управления иногда звали Иерихоном. Если Иерихон подходил вплотную и кричал подчиненному в лицо или, не дай бог, прямо в ухо, запредельная мощь звука вводила в ступор даже видавших виды следаков. Капитан и сам не раз испытывал на себе парализующее воздействие начальственных децибелов. В общем, лучше помалкивать, тем более что сказать и в самом деле было нечего. Дед абсолютно прав: Пышкина он упустил. Но кто же мог подумать, что этот интеллигентный с виду парень с полным отсутствием криминального прошлого почует наблюдение и, ловко воспользовавшись чердаком, покинет здание через соседний подъезд за спинами стерегущих его оперов.

— Ладно, теперь расскажи про Третьяковку.

Лучко доложил, как еще ночью по горячим следам лично осмотрел место преступления. Дерзостью ограбление ничуть не уступало кремлевскому. Злоумышленники, которых, судя по всему, было двое, срезали решетку и проникли в здание через окно. Найдя то, что искали, они уже покидали галерею, когда их заметил охранник. А скорее всего, преступники засекли его первыми. Иначе он не лежал бы сейчас в морге.

Просмотр материала с камер наблюдения пока особых результатов не принес. Похитители предусмотрительно надели кепки с козырьками и нарочно не поднимали головы, чтобы не быть опознанными.

Перед глазами у капитана встал бесконечный лабиринт коридоров в запасниках Третьяковки и пустое место, оставшееся от образа на осиротевшей стене. Черт возьми, одно дело — украсть живопись и совсем другое — убить человека. Неужели эта изъеденная жучком дощечка того стоила?

Заканчивая доклад, Лучко признал, что совершил ошибку, с самого начала не задержав Пышкина. Тогда, возможно, удалось бы избежать и этого ограбления, и человеческих жертв. Осознав просчет, он еще ночью дал команду взять реставратора. Но опоздал.

— Опоздал, говоришь? В следующий раз потрудись успеть! Свободен, — рявкнул Дед напоследок, махнув на капитана рукой.

Вернувшись в свой кабинет, Лучко запер дверь на ключ и смачно выругался, в сердцах пнув корзину для бумаг. Затем, усевшись в кресло, сложил руки на затылке. Надо хорошенько подумать, как быть дальше.

«Итак, что мы имеем? Две похищенные иконы и один убитый охранник. Это — раз. Побег Пышкина и выговор от Деда. Это — два. Полное отсутствие зацепок. Это — три.

Что теперь? Надо дожидаться ордера, брать бригаду и ехать на квартиру Пышкина. И надеяться на удачу».

Позвонив по номеру, полученному в Третьяковке, Глеб договорился о встрече с Сергеем Лягиным. Узнав о том, что речь идет о «Влахернской иконе Божьей Матери», тот сразу же согласился принять Стольцева у себя дома.

Квартира бывшего реставратора располагалась в обшарпанной с виду сталинке с прекрасным видом на Москву-реку Внутри же все выглядело так, как и положено выглядеть жилью одинокого пенсионера — старомодным и запущенным.

Передвигался старик с трудом, да и то исключительно с помощью ходунков. Однако, несмотря на преклонный возраст, говорил Сергей Антонович очень живо, сохранив ясный, острый ум.

Как и подобает гостеприимному хозяину, Лягин начал с демонстрации собственной коллекции икон, после чего предложил перейти к чаю. За чаем и сушками выяснилось, что реставратор уже в курсе печальных событий, случившихся в галерее.

— А знаете, я не особенно удивился, когда узнал, что похитили именно «Влахернетиссу».

— Это почему же?

— Дело в том, что с этой иконой уже была связана одна детективная история…

— Неужели? Может быть, расскажете?

— С удовольствием.

Лягин взял с книжной полки внушительных размеров альбом и аккуратно раскрыл на странице с репродукцией Строгановской копии «Влахернской Богоматери» чуть ли не в масштабе 1:1. С трудом найдя место для огромной книги, Лягин торжественно выложил альбом на стол. Подлив чаю гостю и себе и укутавшись в потрепанный плед, он поудобней устроился на диване.

— Начнем с того, что когда в восемьдесят третьем мы обнародовали результаты датирования, коллеги подняли нас на смех. Да мы и сами решили, что это какая-то ошибка. Только подумайте, — и Лягин указал пальцем на репродукцию, — икона, считавшаяся копией кремлевской «Влахернетиссы», сделанной непосредственно накануне ее отправки из Константинополя в Москву и первоначально датированной семнадцатым веком, оказалась настолько старше, что мы трижды проверяли результаты, прежде чем в них поверили. Чудеса да и только.

— И каков же ее возраст?

— По самым осторожным оценкам, самое позднее — седьмой век.

— А по самым смелым?

— Мы определили, что изображение несколько раз врезали в новую доску, что существенно затрудняет точное датирование. Одно дело — определить возраст доски, совсем другое — сделать то же самое с воском. В общем, я тогда предположил, что сама воскомастика еще старше.

— И вам удалось определить насколько?

В ответ реставратор только покачал головой.

— Выходит, это самая древняя икона в России и одна из древнейших в мире? — уточнил Глеб.

— Абсолютно верно.

Повисла пауза. Оба собеседника задумались — похоже, каждый о своем.

— Но я не рассказал самого интересного, — спохватился Лягин. — Во время работы мы применяли мощные трехсотваттные лампы. Становилось очень жарко, мы старались следить за тем, чтобы не повредить изображение. Ну и в какой-то момент зазевались. Воск начал плавиться. Пошел сладковатый запах и легкий дымок. Это было последнее, что я запомнил. Очнулся уже в больнице. Мой напарник — на соседней койке. С тем же диагнозом: острое отравление неизвестной этиологии.

— Думаете, так могли подействовать какие-то древние благовония или испарения от воска?