Хотя уже без разницы, потому что жалких остатков здравого смысла хватает исключительно на то, чтобы все-таки добраться до этого тента, а не начать трахаться прямо под злым доминиканским солнцем.

Едва оказавшись в тени, Альберт стаскивает с меня верхнюю часть купальника и впивается губами в сосок почти с рычанием. Я освобождаю из плавок его член, и тут замечаю, что вообще-то на нас смотрят как минимум трое из команды — рулевой в кабине, парень с подносом, выходящий с камбуза, и просто матрос, который лениво шлялся по яхте, когда мы решили устроить представление.

Альберт следит за моим взглядом — очень уж не вовремя я прервалась — и коротко бросает:

— Они отвернутся.

— Надолго? — насмешливо спрашиваю я, и синие глаза темнеют. Оу, черт, он же решил, что я намекаю на стремительность нашей утренней встречи…

— Сошлю всех вниз! — рычит он, что-то бросает наблюдающим на испанском, и те послушно спускаются по лестнице.

— А рулевой?

Альберт машет парню в рубке, тот разводит руками.

— Мы же врежемся в кого-нибудь! — пугаюсь я, когда парень просто бросает штурвал яхты.

— Да и черт с ним!

Я, конечно, совершенно согласна, тем более, что мои руки уже накрывают торчащий член, и в круг моих интересов больше не входят кораблекрушения. Но Альберт делает знак, и рулевой возвращается, яхта потихоньку останавливается, замирает, только покачиваясь на волнах. Вокруг никого и ничего, только синее море.

И я старательно не думаю, что команда обсуждает, собравшись внизу. Особенно, когда меня разворачивают, укладывают животом на свободное место между блюдами на столе и дерут так, что на белоснежную скатерть выплескивается ярко-оранжевый соус, а из ведерка с шампанским рассыпаются кубики.

Соус, конечно, немного жаль. Он был манговый, и так изумительно подходил к креветкам, что за остатки мы с Альбертом только что не дрались. Я победила, потому что вовремя сделала красивые глазки и поинтересовалась, неужели он вот так же пожалел бы мне спасательную шлюпку на тонущем «Титанике»? Пока он переживал мою феерическую наглость, соус я доела.

Тем временем яхта причаливает к берегу маленького необитаемого острова. Я надеваю сандалии и платье, и мы идем гулять. Наблюдая, впрочем, как Альберт ссыпает в карман белых штанов очередную порцию презервативов, я понимаю, что гулять будем недалеко и недолго.

На пляже песок такой белый, что режет глаза. Пальмы склоняются над водой: зеленые, яркие, безупречные, настолько ненастоящие на вид, будто весь остров — просто съемочная площадка для рекламы. Даже качели, привязанные к дереву над водой — толстые канаты и деревянная перекладина — кажутся нарисованными. На одних пальмах висят кокосы, на других — еще зеленые банановые грозди. Головой я понимаю, что технически это не более сказочно, чем яблони и вишни в средней полосе, но все равно какое-то волшебство в этом есть. Взять и сорвать кокос с пальмы! Альберт ловит мой восхищенный взгляд, подходит к пальме… Он что, полезет туда?!

Но он всего лишь легонько бьет по стволу и ловко ловит падающий кокос прямо в ладони. А открывать его чем? Он манит меня за собой вглубь острова, где под защитой сочной зелени, в которой с места на место перелетают разноцветные попугаи, натянуты между деревьями гамаки. Это, конечно, условно «необитаемый» остров и чуть дальше видны жаровни, на которых можно приготовить еду. А рядом в грубый деревянный стол воткнуто мачете, которым Альберт ловко двумя-тремя движениями прорубает отверстие в кокосе и отдает его мне. Жаль, но трубочек тут для нас не припасли — приходится пить так. Я, разумеется, обливаюсь кокосовым молоком, потому что я, ну — это же я.

— Платье тебе вообще не нужно, — комментирует Альберт. Он развалился в гамаке, закинул руки за голову, и распахнувшаяся рубашка манит загорелой кожей под ней. Я вздыхаю, скидываю мокрое платье и залезаю к нему. После еды и бурного утра совершенно не хочется никаких сексуальных подвигов, и мы просто лежим, обнявшись.

Я положила голову ему на грудь, где мерно и сильно бьется сердце, он обнял меня за плечо и иногда невесомо целует в волосы, почти незаметно. Яркое солнце играет на бирюзовой водной глади Карибского моря, раскидывая зайчиков по сочной зелени укрывающих нас деревьев, и все так спокойно и сонно, что я прикрываю глаза, чувствуя, что вот так могла бы провести лет сто. Но наглые пальцы проскальзывают в неположенные места. Сначала легко, почти незаметно, просто касаются там и тут, почти не нарушая моей дремы. Потом чуть сильнее, но можно только тихо стонать, не открывая глаз, чувствовать поцелуи на плечах, подставлять лицо легкому ветерку. Но вскоре касания становятся все настойчивее, в бедро утыкается нечто твердое, а из глубины тела накатывает волна дрожи.

— Серьезно, секс в гамаке? — приоткрываю я глаза, когда Альберт поворачивает меня к себе спиной и начинает возиться с одеждой. — А почему не стоя? Не на лыжах?

Хриплый смешок, и в меня медленно и так томительно входит его член, что я сама двигаю бедрами навстречу. Но гамак только качается, не позволяя резких движений и поспешных решений. Пожалуй, это и правда нелегко! Ладонь ложится на мой лобок, пальцы развигают половые губы, и средний скользит вверх-вниз по клитору в такт неспешным движениям во мне.

Все так медленно, так нежно, так непохоже на обычный наш секс. Я поворачиваю голову, ловлю твердые губы, останавливаю себя, чтобы не заставить его ускорить движения. Нельзя, быстро тут не получится. И нега тропического пляжа окутывает нас, медленные движения вводят в транс, сладкие волны накатывают одна за другой, и я не понимаю — это просто удовольствие от соединения наших тел или такой растянутый во времени оргазм.

Альберт прижимает меня к себе все сильнее и сильнее, притискивает двумя руками, как будто хочет войти максимально глубоко, достигнуть предела — и так длинно стонет, что я понимаю — его оргазм тоже такой же расплавленный на солнце, как и мой. Между нами — только нежность. Никто никуда не спешит, мы гладим друг друга и касаемся губами, уже не стремясь жадно поглотить и присвоить.

И именно этот удивительный и теплый момент я выбираю, чтобы серьезно поговорить:

— Слушай, насчет драгоценностей.

— Мммм? — бормочет он малоразличимо и нежит губами внутреннюю сторону предплечья. От хрупкости этой ласки по коже разбегаются мурашки.

— Ты ведь их заберешь?

Он замирает, поднимает на меня мгновенно холодеющие глаза:

— С чего ты взяла?

— Ну, это действительно слишком дорого. Мне их и носить некуда, и даже завещать некому.

— А если я просто хочу тебе сделать подарок? Без ценника, — его пальцы впиваются в мою руку, которую он только что нежно целовал.

— Это неудобный подарок, — извиняющимся тоном говорю я. Я уже жалею, что начала разговор.

— А какой подарок удобный? — Альберт разворачивает меня к себе так, чтобы смотреть в глаза. Я бы предпочла зажмуриться.