Мысль мне не дал додумать до конца странный шум, раздавшийся из коридора. Я с удивлением обернулся на дверь и увидел, что она слегка приоткрылась и тут же прекратила движение. Словно кто-то пытался ее открыть, а кто-то что есть силы препятствовал этому. Наконец эта безмолвная борьба прекратилась, и до меня донеслись голоса с весьма выраженными иностранными акцентами.

– А я говорю тебе, герр Миних, что государя сейчас не время тревожить твоими досужими, назойливыми…

О, а граф Миних здесь что потерял? А он не должен сидеть в Петербурге и на правах градоначальника заниматься его обустройством?

– Да как ты вообще можешь так говорить о делах государственного толка? – Второй голос был грубоватый, и произносил он свой вопрос с некоторой натугой, из чего можно было сделать вывод, что это именно он пытается открыть дверь, а Остерман всячески ему препятствует в этом нелегком деле.

Мне внезапно стало любопытно, кто же из этих вечных соперников в итоге победит в их противоборстве, и я с удовольствием уставился на дверь, пожалев, что не захватил с собой каких-нибудь сухариков.

– Да как ты не понимаешь, у его императорского величества горе. Го-ре! А ты… – надрывался Остерман, у которого, похоже, все признаки радикулита прошли, или чем там он в Москве маялся, отказываясь ехать на это богомолье.

– Это ты, Остерман, не понимаешь, что у меня тоже есть горе! И еще какое горе! А горе государя можно легко заглушить работой…

– Солдафон саксонский!

– Петух гамбургский!

Так, а вот это уже совсем нехорошо, это уже дуэлью попахивает, а у обоих дуэльный опыт имеется со смертельным исходом для оппонента, один даже из-за него в Россию сбежал, чтобы под суд не попасть. Я отлепился от подоконника и подошел к двери, которая застыла в шатком равновесии: ни туда – ни сюда. Взявшись за ручку, я с силой рванул ее на себя, в который раз уже отмечая, что для подростка удивительно силен. Вот что значит постоянная охота и езда верхом. Дверь распахнулась, а стоящие за ней Остерман и Миних повалились на пол к моим ногам, от неожиданности выпустив ручку, в которую вцепились оба, не позволяя сопернику полностью завладеть сим ценным объектом.

– Я, конечно, весьма ценю ваши верноподданнические выражения, но я все-таки не падишах, и такое раболепие мне не по нраву. – Я покачал головой и протянул руки, чтобы они ухватились оба и не видели еще и в этом причины для бахвальства и для соперничества.

– Андрей Иванович, Христофор Антонович, что же вы как дети малые? Поднимайтесь уже, голубчики, рассаживайтесь и рассказывайте, что привело к таким коллизиям.

Миних вскочил, едва коснувшись моей левой руки кончиками пальцев, лишь обозначив, что принял помощь. Остерман же ухватился за руку крепко, чуть из сустава не вырвал, зараза, но встал на ноги весьма бодро, что заставило меня в очередной раз усомниться в его болезнях: как настоящих, так и мнимых.

– Так что у вас произошло, что вы такой вот потешный балаган у дверей организовали? Развеселили меня, не без этого, но меру тоже знать надобно.

– Я убедительно просил графа Миниха пощадить ваши чувства и во время траурной скорби немного отложить дела… – начал Остерман, но его перебил Миних:

– Как только я узнал, что ваше величество прибыло сюда, вблизи Петербург, я сразу же велел седлать сани. Мы закончили Ладожский канал! Теперь перед вашим величеством открыта дорога к соседям безопасная, не в пример той, что шла по постоянно волнующемуся Ладожскому озеру.

– Да, я в курсе.

Я действительно был в курсе. Ладожский канал, в обход постоянно штормящему Ладожскому озеру, был начат еще при Екатерине, если не при деде, и построен весьма кстати. Он существенно сократил путь к некоторым странам Европы, что практически сразу оценили купцы, как наши, так и иноземные.

– Это чрезвычайно похвально, и я лично благодарю вас, Христофор Антонович, за верную службу. Извини, но орден пока не дам, траур у меня, сестренка любимая скончалась, упокой Господь ее светлую душу.

– Благодарю, государ, но я не для орденов стараюс. Только для страны, приютившей старого бродягу, и ее императора.

Я даже улыбнулся. Не знаю почему, но было забавно слышать, как иностранцы не могут смягчить некоторые звуки. Но, черт возьми, они стараются. Они действительно стараются, и в конечном счете сделали для своей второй родины гораздо больше, чем некоторые доморощенные аборигены. Это я про Долгоруковых задумался. Нет чтобы вон Миниху помогать армию восстанавливать и Петербург строить, мы лучше почерк царя подделывать будем учиться. Оно же понадежнее будет. А самого царя на охоту да по бабам, чтобы вопросами лишними не задавался. Но Миних продолжал говорить, и я заставил откинуть в сторону тяжелые пораженческие мысли и включился в беседу.

– Нужны корабли! Нужны корабли для речного флота и для флота! Зачем, спрашивается, я строил этот канал, если по нему в итоге не будут ходить корабли?

– Нужны, – я кивнул, откинулся на спинку кресла и сложил пальцы домиком. Ну, ничего нового он мне не открыл. Корабли нужны. Да много чего нужно, но где взять на все эти нужды обеспечение? – Я разве спорю? Но на что мы будем их строить? – задал я Миниху вполне риторический вопрос, который не требовал ответа. – Петербург высосал из казны все, до копейки, и согласись, Христофор Антонович, это еще не все траты на город великого деда моего!

Это была неправда, что денег совсем нет, но казна действительно находилась в плачевном состоянии. Это было первое, что я сделал, когда прекратил истерить – послал запрос в Верховный тайный совет о нашем финансовом состоянии, лично Голицыну. На этот запрос Дмитрий Михайлович отписал мне весьма подробный отчет, из которого я сделал вывод, что история, как и статистика – вещи весьма управляемые, и Петр Второй, может быть, и хотел что-то сделать, но не мог из-за банальной нехватки денег. При этом он ничего не скрывал, ну а чего скрывать-то? Можно подумать, тринадцатилетний сопляк что-то там в том отчете поймет. Ясно же как божий день: отчет для чего-то понадобился или Остерману, или Долгорукому, а вот зачем, это пусть они между собой выясняют, авось глотки друг дружке перегрызут. Но факт оставался фактом, дебет с кредитом не слишком сходились. При этом перекос шел именно что со строительства, которое, согласно отчету, не прекращалось ни на минуту. Только вот новых построек я что-то не наблюдал, особенно в Москве. А вот куда на самом деле эти деньги девались, вопрос на миллион. И этот вопрос я задал уже Головкину в письме, встречаться очно мне пока было боязно. Тот тоже, скорее всего, подумает, что этот отчет на самом деле нужен не мне, а кому-то еще. Ну и пускай пока так думает, от меня что, убудет, если мне кого-нибудь еще в фавориты запишут. Пущай Ванька поволнуется, да и высмотреть попытается, кто это на его место метит. Я, конечно, как мог, навел справки, но все, что мне удалось узнать, Головкин был на ножах с Долгорукими, а так как именно он занимал место канцлера, то и ответ держать было ему. При этом в письме я настоятельно рекомендовал не озвучивать его при Верховном тайном совете, а действовать единолично. Вот и узнаем, как именно Головкин воспользуется дружеским, в общем-то, советом. Ответа я пока не получил, но, подозреваю, канцлер просто не может сообразить, сколько нулей в копилку казнокрадства отписать Долгоруким и сколько уменьшить у себя. Но, как бы то ни было, точная сумма, оставшаяся в казне, была мне известна, и там точно не было средств на строительство флота – ни речного, ни морского, никакого.