Впервые мне пришло в голову, что вещи (например, одежда) могут так непосредственно влиять на мою жизнь. И еще до того, как я уснул (около полуночи), я всесторонне обдумал и эту мысль и признал ее правильной.

На другой день во время завтрака Марианна сказала, что в этом свитере у меня мужественный вид. Что за фирма? — поинтересовалась она. Я оглядел джемпер, надпись на груди недвусмысленно гласила, что это первоклассная спортивная одежда непосредственно от фирмы ClassicLine. Я обрадовался и назвал этот свитер «послелыжным», но Марианна заметила, что, по ее мнению, мы скорее имеем дело с «тренировочным» свитером. Я считал, что это не имеет значения, но Марианна сказала, что это еще не причина стирать в языке нюансы (а какое это имеет отношение к языку? — удивился я). Она сказала, что, может, и впрямь не имеет, если мне так угодно, но подумай только, что будет, если мы начнем игнорировать подобные тонкости, тогда очень скоро из языка исчезнут все нюансы, мы окунемся в пучину однообразия и нам ничего не останется, как переехать на север и в конце концов примкнуть к лестадианцам. Я не совсем понял смысл последнего аргумента, но сдался и сосредоточил свое внимание на завтраке. Через несколько минут я осторожно спросил, почему она рассердилась, но оказалось, что ко мне это отношения не имеет: она может сердиться, когда захочет, и меня это абсолютно не касается. Да, ты права, сказал я (хотя нельзя сказать, чтобы меня это абсолютно не касалось). Пусть так.

Несмотря ни на что, мы были единодушны в том, что свитер очень красив.

На работе никто не стал ахать по поводу моего свитера. Зато мне сообщили, что време-» на оказались более тяжелыми, чем ожидалось.. И если так пойдет дальше, меня могут уволить. Причем скоро. Дело вовсе не в том, что я плохо работаю (напротив, шеф хотел, чтобы я знал, что я лучший из всех, кто до меня занимался текучкой), но было бы преувеличением сказать, что без меня нельзя обойтись. Если ситуация не изменится (а он надеялся, что она изменится), то ему придется уволить многих и текущая работа будет распределена между оставшимися сотрудниками. Итак, это еще не точно, но он решил подготовить меня, на всякий случай. Хотя, возможно, подъем начнется уже завтра, как знать (да, никто ведь точно не знает). И пусть я не думаю, что ему легко говорить мне об этом, но таков уж тяжкий крест начальства и т. д. и т. п.

Да-да. Я все понял.

Прекрасно, сказала Марианна, она считала, что в таком случае мы можем устроить себе каникулы (и тут же достала чемодан). Я обиделся, что она так легко отнеслась к моей новости. Не надо думать, что дело только в работе, сказал я, однако в конце концов я был вынужден признать, что мысль о каникулах мне пришлась по душе. Тем не менее Марианна должна понять, что еще ничего не решено. Может, меня еще оставят на работе. Шеф пока не сказал последнего слова. Поживем — увидим. Марианна немного поутихла. Но если... сказала она. Тогда да, сказал я. И спросил, есть ли, между прочим, у нее деньги, и она сказала, что деньги, конечно, есть.

Меня разбудил поцелуй Марианны, и я понял, что она пила на завтрак ананасовый сок. Не знаю только, шел этот запах у нее изо рта или поднимался из желудка. Возможно, это не имело значения, но я решил, что запах идет изо рта. Ведь, если бы я сказал, что это не имеет значения, Марианна не упустила бы случая и обрушилась на меня со своими нюансами, обозвала бы лестадианцем (впрочем, я так и не понял, почему она считала, будто лестадианцы придерживаются крайних взглядов и отрицают многообразие бытия, однако не испытывал никакого желания быть к ним причисленным, если бы вдруг оказалось, что правота на ее стороне).

Марианна разбудила меня и сказала: погляди-ка — оказывается, она купила себе обновку (по какой-то причине она встала пораньше). Джемпер, брючки в обтяжку и трусики.

Ты только погляди! Вещи были красивые, но я осторожно заметил, что джемпер, на мой взгляд, немного странный. Она удивилась: неужели он мне не нравится? Я сказал, что этого я не говорил. Она спросила, а что же я тогда сказал? Да только то, что, на мой взгляд, он немного странный. Чем же он странный? Ну, может быть, узор чересчур броский. Она вдруг потеряла интерес к моему мнению, ей самой джемпер казался очень красивым (и еще он такой мягкий и приятный). Я сказал, что вообще-то не говорил, что он некрасивый, а только заметил, что, возможно (я сделал ударение на слове «возможно»), он немного странный. Некрасивый и странный — это большая разница, сказал я (чтобы не сказать о целой пропасти между словами «безобразный» и «странный», хотя о слове «безобразный» я вовсе не думал, а употреблять его и подавно не собирался). Марианна сказала, что я форменное дерьмо, и мы оба замолчали в ожидании приступа раскаяния с ее стороны. Потом она примерила трусики, и они не были странными. Она покрутила задом, покачала бедрами и, поняв, что меня это заводит, дважды попыталась меня атаковать. Я было возразил, что, на мой взгляд, для таких дел еще рановато, отчего она на меня взъелась и сказала, что нельзя же любить по расписанию, но раз я так считаю... Я тут же передумал и сказал, что больше так не считаю, и мы занялись любовью. (Чуть позже я вспомнил, что мы в спешке забыли про мои очки для плавания, но Марианна сказала, что это не важно, на этот раз она возбудилась и без очков.)

Мы провалялись полдня, и Марианна впервые спросила меня, люблю ли я ее. Я сказал, что точно не знаю. Значит, любишь, заявила она. Ты уверена? — удивился я. Конечно, она однажды читала о любовниках, которые не знали, любят ли они друг друга, и вскоре оказалось, что они просто безумно любят друг друга. Самый верный признак, что человек любит, это когда он не знает точно, любит он или нет. Да, пожалуй. А что это была за книга? Этого она вспомнить не могла. Но это была чертовски хорошая книга какого-то известного и даже великого писателя (вспомнить бы, в каком году он получил Нобелевскую премию).

Я немного подумал и спросил, а любит ли она меня? Да, ей кажется, что любит. Но кто больше любит, тот, кто не знает, любит он или нет, или тот, кто знает, что любит? Наверное, первый. В таком случае я тебя люблю больше, чем ты меня, сказал я.

Ей было приятно это услышать, и она пообещала, что постарается полюбить меня так же сильно, как я люблю ее.

Марианна купила большое зеленое яблоко (GrannySmith). Ну-ка покажи, сказала она, и я руками разломил яблоко пополам, это произвело на нее огромное впечатление (сама она ни за что бы так не сумела, другое дело ножом). Ей ужасно понравился звук треснувшего яблока, сказала она. Мы долго рассматривали неровную поверхность разлома. А что я тебе говорил? — сказал я.

И нам пришлось сделать яблочный пирог, чтобы яблоко не потемнело. Я купил мороженое, а она приготовила тесто. Это было справедливое разделение труда.

Нидар-Бергене позвонила, чтобы узнать, как обстоят дела со мной и горным хрусталем. Спасибо, все хорошо. Ей интересно, почувствовал ли я какие-нибудь изменения, но я честно ответил, что у меня еще не нашлось времени, чтобы активно применять камень. Она посоветовала мне класть его под подушку, тогда он будет действовать, пока я сплю, без всяких дополнительных усилий с моей стороны. Мне показалось, что это дельная мысль. Я буду просыпаться более отдохнувшим, чем обычно, полным сил и совершенно очищенным от человеческой грязи. Я сказал, что вообще-то я не очень грязный и что в целом я чувствую себя великолепно. В общем и целом да, сказала она. Но кроме того, что есть в общем и целом, существуют еще отдельные частности, и тут-то как раз и важно быть человеком. И кроме того, ей кажется, что мой голос выдает радость, которая может означать, что я бессознательно начал мыслить более цельно. Я сказал: да, и если кто-то понимает это, то только она, но теперь я вынужден попрощаться с ней и положить трубку, иначе у меня лопнет мочевой пузырь.