– У меня к ней дело.

Рагнхильд постучалась и вошла.

Лишь тогда, в самую последнюю секунду, я стал придумывать, о каком деле буду с ней говорить. Мож но, к примеру, просто заглянуть ей в лицо и сказать: капитан велел вам кланяться. Нет, этого мало. А можно так: капитану пришлось уехать, потому что Нильс не хотел отпускать никого из нас.

Секунды бывают очень долгими, а мысли мелькают с быстротой молнии. Мне хватило времени, чтобы от вергнуть оба эти плана и до прихода фру придумать третий. Впрочем, и последний мой план вряд ли в чем превосходил два предыдущих.

Фру с удивлением спросила:

– Тебе чего?

Подошла Рагнхильд и тоже удивленно воззрилась на меня.

Я сдвинул козырек лампы, чтобы свет падал на лицо фру, и сказал:

– Прошу прощения, что беспокою в такой поздний час. Завтра рано утром я собираюсь на почту, не желает ли фру передать со мной какие-либо письма?

– Письма? Нет. – Фру отрицательно покачала го ловой.

У нее был блуждающий взгляд, но пьяной она не казалась. Хотя, может быть, она просто умеет дер жаться.

– Никаких писем у меня нет, – повторила она и хотела вернуться к себе.

– Прошу прощения, – повторил я.

– Тебя капитан посылает на почту?

– Нет, я сам.

И фру ушла. Уже в дверях она с возмущением ска зала своим гостям.

– Очередной предлог.

И мы пошли вниз. Фру я все-таки повидал.

Ведь это же надо попасть в такое унизительное положение! А уж когда Рагнхильд проговорилась, я от нюдь не воспрянул духом, нет, от ее слов я совсем сник. Эта милая девушка просто-напросто обманула меня, ка питан не поручал ей бодрствовать всю ночь напролет. Рагнхильд доказывала мне, что я неправильно ее понял, но тем отчетливей стало мое подозрение. Сегодня вече ром, как и всегда, Рагнхильд шпионила на с в ой страх и риск, исключительно из любви к искусству.

Я ушел к себе. Посмотрим, к чему привела моя на стырность. Очередной предлог, так назвала это фру, – она, без сомнения, меня раскусила. И в жестокой досаде я дал себе слово отныне и навсегда никем и ничем здесь не интересоваться.

После этого я, как был, одетый бросился на по стель.

Окно у меня было открыто, и вот немного спустя я услышал, что фру Фалькенберг вышла из дому и что– то громко говорит; инженер тоже с ней вышел и время от времени коротко ей отвечает. Фру без устали востор галась, какая чудная погода, какой теплый вечер, какая благодать на дворе, насколько здесь лучше, чем в ком натах!

Но теперь ее голос звучал не так звонко.

Я подбежал к окну и увидел, что парочка стоит возле каменных ступеней у спуска в заросли сирени.

Инженера, казалось, одолевает какая-то мысль, которой он раньше не давал выхода.

– Выслушай меня наконец! – воскликнул он. Затем последовал краткий, энергичный призыв, этот призыв не остался без ответа, не остался без награды. Инженер говорил с фру, как говорят с тугоухим, ибо она так дол го была глуха к его мольбам; они стояли возле каменных ступеней, они позабыли про все на свете. Гляди и внимай, это была их ночь, их слова, весна толкала их в объятия друг к другу. Он весь пылал, при каждом ее движении он дымился, он был готов схватить ее в любую минуту. Все взывало к действию, и желание обо рачивалось грубой хваткой. И сам он горел огнем!

– Я долго тебя упрашивал, – сказал он, задыхаясь от возбуждения. – Вчера ты почти согласилась, сегодня ты снова глуха к моим мольбам. Неплохая задумка: все вы – и Братец, и тетенька, и ты – будете предаваться невинным развлечениям, а меня держать штатным лейтенантом при дамах. Ничего у вас не выйдет, не надей тесь. Ты предо мной как сад запертый, источник запеча танный, и ограда ветхая, и врата – да ты знаешь, что я сейчас с ними сделаю?

– Что ты сейчас с ними сделаешь? Ох, Гуго, ты слишком много нынче выпил, ты ведь так молод. Мы оба слишком много выпили.

– А ты ведешь со мной недостойную игру, ты посы лаешь гонца за письмом, чтобы его незамедлительно тебе доставили, а в то же время у тебя хватает ковар ства подавать мне надежду… обещать мне…

– Я больше так не буду.

– Не будешь? – подхватил он. – Ты что этим хо чешь сказать? Я видел, как ты подошла к мужчине. Ну, ко мне самому, другими словами – я помню твое живое прикосновение, твои губы, твой язык, ты поцеловала ме ня, о да, ты поцеловала меня! Молчи лучше, не повто ряй, что ты больше не будешь так делать, уже сделано, я до сих пор это чувствую, для меня это была благостыня, и спасибо тебе за то, что ты так сделала. Ты до сих пор прячешь на груди письмо, а ну покажи мне его.

– Как ты настойчив, Гуго. Но нет, час уже поздний, давай разойдемся каждый своим путем.

– Ты мне покажешь письмо или нет?

– А зачем оно тебе? Нет.

Тут он рванулся, словно хотел броситься на нее, но одумался и процедил сквозь зубы:

– Что? Не покажешь? Ох, какая же ты… чтобы не сказать дрянь, впрочем, ты еще хуже…

– Гуго!

– Да, да, еще хуже.

– Тебе непременно хочется увидеть письмо? Гляди!

Она сунула руку за корсаж, достала письмо, развер нула и помахала им в воздухе. Пусть Гуго увидит, как она невинна.

– Вот, пожалуйста. Это письмо от моей матушки, видишь подпись? Письмо от мамы. Вот!

Он вздрогнул, словно его ударили, и сказал только:

– От мамы? Значит, письмо не такое уж важное.

– Суди сам. Сказать, что не важное нельзя, но… Он прислонился к забору и начал развивать свою мысль:

– От матери, значит. Письмо от твоей матери помешало нам. Ты знаешь, что я думаю? Что ты обман щица. И все время водишь меня за нос. Теперь мне это ясно.

Она хотела оправдаться.

– Нет, нет, письмо важное, мама собирается сюда, она приедет к нам погостить, она очень скоро приедет. Я ждала этого письма.

– Сознайся, что ты меня обманывала, – настаивал он. – Ты велела доставить письмо в нужную минуту. Как раз когда мы погасили лампу. Вот и весь сказ. Ты хотела раззадорить меня. А горничной велела карау лить.

– Гуго, будь же благоразумен. Ох как поздно, да вай разойдемся.

– Нет, должно быть, я и в самом деле слишком много выпил, а теперь недостаточно четко выражаю с в ои мысли.

Письмо крепко засело у него в голове. Он говорил только о нем.

– Иначе зачем тебе было делать тайну из письма от матери? Теперь мне все ясно. Ты говоришь: давай разойдемся. Можете идти, фру, я вас не держу. Доброй вам ночи, фру. Примите мои наилучшие сыновние пожелания.

Он церемонно поклонился и выпрямился с дерзкой усмешкой на губах.