Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Мы с тобой из одной помойки. Мы должны уважать друг друга.
Что являлось поверхностью? Кто вытаскивал меня на поверхность? Тот, чьими усилиями я была втоптана в самую страшную грязь. Тот, который стал моим мужем. У последней черты, подобрав — одинокую, замерзшую, больную, отравленную ненавистью и злобой, голодную, беспросветную, нищую, доведенную до отчаяния, с которым стираются все краски мира, согласную ради денег — на все. Стать героем мой любой, встреченный на пути. Так стал он, настолько далекий от геройства, насколько далека я была от любви. Он купил то, что ему было нужно. И однажды в одну из самых страшных ночей, выплакивая на груди чудовища пьяные слезы, я лепетала что-то про кусочек маленькой обыкновенной любви под гулкий смех ничего не понимающей, чужой пустоты, подписанной, как приговор — всегда являться моим утром.
Глаза. Добрые ласковые, голубые, заставляющие меня напрочь забыть про утра. Все вращается в меняющем места и обстоятельства колесе. Мне 17, а не ему. Не мне, а ему — 24. Я никогда не помню с ним, сколько мне лет. Словно на самом деле он был первым. В минуту глубокой прерывистой страсти я вдруг услышала от него сокровенную мечту об одной ночи, включающей закат и рассвет, а не обрывочные скрытые часы в разное время суток. Спланированных скрытых часах, вызывающих в глазах моего мальчика такую тоску и такую боль во мне, когда мне удается поймать его взгляд. На очередной лекции он сидит вначале, я — в последнем ряду, и все происходит — как обычно. Он кокетничает с кем-то из однокурсниц, я физически ощущаю его голос и смех, я пью чувство конца, постоянно объясняющее то, что я просто — взбешенная дура. Он смеется, утверждая для меня правду: будущего — нет. Есть прошлое и есть боль. Есть совсем не понятные для него куча моих проблем. Совокупность крутых горных обрывов, подвласных лишь альпинистам. Мальчик не может видеть только меня одну. Даже если очень захочет — так видеть.
После, соблюдая ряд необходимых предосторожностей, я хожу кругами вокруг общежития, ожидая, когда двое его друзей, знающие нашу тайну, уйдут, на час оставляя его одного в комнате. Я хожу кругами, готовая выть от тоски, я пробираюсь тайком, чтобы прижаться к любимой мужской груди и любить, любить без оглядки, забывая об отчаянии, которое ждет меня за углом, любить — и видеть, как загораются огоньки в единственных на свете глазах, самых дорогих на свете, самых любимых…
Ночью, когда блики луны проведут щупальцами по ковру, ощущая спиной спину моего мужа, я стану думать о любимом, представляя, каким счастьем (хотя бы на десять минут_) стало егоп рисутствие рядом. Отвернувшись к стене, чувствуя каждой клеткой отвратительного и ненавистного мне человека, я буду думать о другом и тихонько позову про себя (словно в действительности касаясь шелковистых волос) «мой мальчик… мой любимый мальчик… пожалуйста, прости меня… мой мальчик, прости меня… мой ласковый, нежный, юный. Мальчик с настоящим мужским сердцем, умеющий любить.» Его юность, его руки и глаза, движения неопытного тела — все это живительный бальзам, возрождающий меня к жизни. Мой нежный и ласковый, словно пахнувший медом и молоком, чистотой и силой юношеской любви, маленький герой моей жизни… Я почувствую в себе столько нежности, которая сможет подобно кокону окутать всю его теплую кожу. И сквозь волну восхищения и блаженства будто от скрипа по стеклу я очнусь, чтобы понять, в какой вымышленной реальности нахожусь. Горькая, невыносимая боль заставит очнуться от приступа. Заставляя вспомнить дорогу, по которой я ухожу. Ухожу (навсегда) из связавшего нас института. Муж давным-давно заплатил за диплом. И за жизнь в другой стране, и за билеты, загранпаспорта, визы, навсегда — через три месяца…. И еще — те глаза, глядя в которые, мне придется это сказать. Когда-нибудь придется сказать — все равно, глядя в эти глаза — голубые, ласковые, добрые, обожающие меня. Светлые.
Так будет. Оставляя — несколько последних часов. Оставляя — восхитительный безоблачный мир, созданный для нас двоих, где ничье чужое присутствие не нарушит сияющего спокойствия душ. Мир, в котором мы станем любить друг друга на продавленной общежитской кровати до степени последнего безумия, уводящего — от времени. От нашей любви. Мир, созданный, чтобы разрушить.
И полностью отдавая себе отчет о скором приближении конца, я закрою глаза, чтобы навсегда сохранить в памяти жар и силу крепкого юношеского тела и боль от вывода, что испытания даются самым сильным. В памяти моей словно кадры цветной фотографической пленки сохранится каждый момент, проведенный с моим мальчиком. С мальчиком — которого я любила. Я увезу их с собой. Каждую черту. Каждое мгновение. И выражение глаз. Застывшие кусочки вечности, отраженные в любимых пальцах. В тех, в которых навсегда остались свет и радость — части моей жизни.
Он не успел потушить свет. Едва щелкнул замок двери, как она сразу же ощутила его руки на своем теле.
Горячие руки мужчины, которого она так ждала, твердо и решительно срывающие с нее блузку.
— Я хочу тебя…. Я так тебя хочу… — его горячий шепот обжигал кожу, и не понимая, что делает, она следовала за его руками как вода, из-за резкой воздушной бури изменившая свое течение.
Правду сказать, она все-таки пыталась сопротивляться.
— Может быть, не так сразу…
— А когда? Мы ведь знали, зачем сюда пришли, правда?
— Но… Но я…
— Я хочу тебя… Чего нам ждать?
Сопротивления больше не было. Это было бы уже слишком… Сопротивляться дальше означало просто изорвать свою душу, от которой и без того остались одни окровавленные ошметки.
Она три года безумно и безнадежно любила этого мужчину. Три года хитростей, манипуляций, интриг — ради этих жадных горячих рук, неумолимо и немилосердно волокущих ее к кровати. Три года она мечтала именно об этом — о нем, преуспевающем юристе крупной международной фирмы, в безнадежно дорогом костюме, с часами за 100 тысяч евро. О мужчине, который появлялся лишь на крупных международных конференциях, сияя на горизонте, как ясное солнышко. Он был недосягаем, и сводил с ума весь женский персонал их скромной нотариальной конторы.
Она мечтала о нем, прекрасно зная, что такой мужчина вряд ли обратит на нее свое внимание. Слишком много дорогих клиенток — жен и дочек высокопоставленных чиновников и современных нуворишей тормозили свои «Феррари» и «Мазератти» возле его офиса. Слишком много сплетен и слухов… Слишком яркий и сияющий ореол для скромной сотрудницы обыкновенной конторы, никогда не преуспевающей ни в жизни, ни в мужчинах, ни в своем ремесле. Но…
Она любила его. Любила так, как никогда не полюбили бы обладательницы «Феррари» и «Мазератти». Любила каждую его морщинку, каждый неудавшийся жест. И даже каждый его недостаток она с радостью прижимала к своему сердцу, потому, что в нем не было недостатков… Такой, какой он есть, со всеми своими пороками, он был для нее лучше всех.
А пороков его она знала немало. Три года любви не проходят бесследно. И с помощью Интернета, старых связей и случайных знакомств она узнала о нем всё. Но даже истина о том, каким он был, принималась ее сердцем медовым нектаром. Не было такого порока и такого недостатка, который она не смогла бы ему простить.