Сильным плечом растолкав полицейских и понятых, он выскочил на лестничную площадку перед дверью и увидел сидящую на полу Оленьку.

— А это еще что? — заорал Михаил. — Вы решили вместо меня арестовать мою беременную жену?

В этот момент Оленьку пронзила новая волна схваток, и она издала отчаянный вопль. Испуганный городовой заблеял:

— Мы ее сюда не вызывали, она сама выбежала за дверь и упала на пол!

— Сама выбежала и сама упала? — завопил Миша. — Я это выясню с кем надо!

Услыхав грозное «с кем надо» из столь знаменитых уст, городовой вздрогнул, и в пандан[3] его дрожи Оленька с рыданиями стала кататься по весьма грязному полу.

— Миша, у нее начались роды! На две недели раньше срока! — объявила Наталья. — Все не как у людей!

— Дорогие служители закона, я вынужден вас покинуть, — сообщил Миша. — Мне пора везти жену в родильную больницу!

— В родильную больницу? — вспыхнула Наталья. — Ты с ума сошел! Там рожают только падшие женщины!

— А где рожают порядочные женщины!

— Они приглашают повитуху и рожают дома.

— Ты уверена? — усомнился Миша.

— Во всяком случае так я родила тебя!

Миша хотел было возразить, что большая часть чеховской семьи никогда не считала Наталью порядочной женщиной, но Оленька уже не закричала, а прямо-таки взвыла, и Миша испугался.

— А где мы найдем повитуху?

Городовой тут же понял, как он может оправдать свое присутствие перед дверью семьи Чеховых.

— Сей минут повитуху вам доставим — тут живет одна, через дорогу. — И отдал приказ: — Ноги в руки, Мушкин, и чтоб через десять минут повитуха была здесь!

— Это Матрену, что ли, со Спиридоновки, — готовясь брать ноги в руки, уточнил Мушкин.

— Матрену, конечно, будто сам не знаешь! Давай, беги быстрей!

Мушкин побежал быстрей и вскоре привел Матрену со Спиридоновки, благо Спиридоновка была за углом. Повитуха сразу принялась за дело, и через несколько часов и изрядное количество мук Оленька родила здоровую красивую девочку, которую назвали Адой, но почему-то называли Ольгой. Нет, простите, назвали Ольгой, но почему-то называли Адой. Или все-таки наоборот? Запомнить невозможно.

А Миша стремглав помчался к Ольге Леонардовне — сообщить о чудесном рождении Ады-Ольги и о страшном появлении городничего с приказом о его, Мишки, аресте за дезертирство.

— Как хотите, тетя Оля, но я в армию не пойду. Я там умру. Так что сделайте что-нибудь.

И она сделала то, что надо, — упала в ноги Станиславскому, и тот добился освобождения Миши от армии.

Казалось бы, все устроилось как нельзя лучше — Оленька благополучно родила, а Мишу не отправили на фронт и оставили блистать на сцене одного из лучших театров России. Но в тот страшный год двух революций все рухнуло — и Россия провалилась в тартарары, и семейная жизнь Миши и Ольги тоже.

Оленьке открылись две истины: новорожденный ребенок все время хочет есть и все время пачкает пеленки. А пеленок в доме не было — она не имела понятия, где их взять и сколько их понадобится. Ее мать, бывшая красавица Лулу, почти не общалась с дочерью, хотя тяжело переживала ее одиночество и ужасную ситуацию между враждой Натальи и равнодушием Миши, но боялась пойти против воли мужа, не простившего своенравную дочь. Здравый смысл мешает мне понять столь затянувшееся неприятие своевольного замужества — в конце концов Миша был вполне приемлемым и даже завидным женихом и сочетался с Оленькой церковным браком. Что же мешало Константину Книпперу принять существующее положение? Отвечая на этот вопрос, я выключаю здравый смысл и включаю голос старого мудреца Зигмунда Фрейда: а не ревнует ли непримиримый отец свою любимицу-дочь до такой степени, что не может примириться, что ее красотой — как бы это поэлегантней выразить? — овладел другой, более молодой, самец?

Как бы то ни было, в те времена слабо развитой телефонной связи бедной Лулу непросто было давать дочери советы из Царского Села по секрету от раздраженного мужа. Тем более что гнев Константина был подстегнут «недостойным» поведением второй дочери, Ады, которая, не спросясь, завела внебрачного ребенка от человека с сомнительной фамилией Ржевский. И даже имени его не оставила для истории. Разъяренный появлением двух нежеланных внучек, отец не разрешал жене посылать им деньги, а в послереволюционной России, даже имея их, было непросто прокормиться.

С пеленками ей удалось справиться с помощью Дашки, которая нежданно-негаданно против яростной воли Натальи полюбила маленькую Адочку как родную.

— Это же Мишина дочка, — со слезами объясняла она хозяйке, — а я Мишеньку на этих руках выносила. Как же я ее без заботы оставлю, она ж пропадет в эти смутные времена.

И без спросу нарвала полдюжины Натальиных простыней на пеленки. Она же их каждый день кипятила и гладила. Но проблему молока нянька решить не могла — в ту осень его в Москве ни за какие деньги невозможно было достать. У самой Оленьки молока практически не было — первый месяц что-то покапало, но быстро и эта капель иссякла. А Адочка решительно отказывалась есть кашку без молока и выражала свое несогласие таким оглушительным ревом, что Наталья выставляла молодую мать с Адочкой на улицу.

Прижимая дочку к сердцу левой рукой, Оленька сбежала по лестнице на первый этаж, с трудом выкатила правой рукой коляску из кладовки и вышла на бульвар. Она надеялась, что при быстрой ходьбе сумеет укачать рыдающую малышку, но не тут-то было. Стояла поздняя осень, небо хмурилось, листья с деревьев осыпались, голодная Адочка все не умолкала, и Оленька поняла, что жизнь ее подошла к концу. Она в отчаянии начала молиться о чуде — больше ей не на что было надеяться.

И чудо случилось! Навстречу ей с дальнего перекрестка на центральную аллею бульвара вышел крупный мужчина, который вел на поводке необычайно высокую собаку. Чем ближе они подходили, тем больше Оленьке казалось, что собака похожа на корову, это было удивительно, ведь даже в самые смутные времена коровы на улицах Москвы встречались нечасто. Но наиболее удивительным было то, что ведущий корову мужчина был очень похож на великого певца Федора Шаляпина. Странная пара подошла совсем близко, сомнений не оставалось — корову на поводке вел сам Шаляпин. Она встречала его пару раз на званых обедах у тети Оли, где он не пропускал возможности восхититься ее красотой.

— Федор Иванович! — крикнула Оленька, перекрывая Адочкин рев. — Репетируете свою новую оперную партию?

Шаляпин, сосредоточенный на нелегком деле управления коровой, вздрогнул и поднял глаза на девушку с коляской:

— Оленька! Какая к чертям репетиция! Это сама жизнь.

Корова неожиданно взбрыкнула и ринулась в боковую аллею, так что Шаляпин еле удержался на ногах. Оленька на минутку оставила коляску и бросилась на выручку певца. Он благодарно положил ей руку на плечо, и она осмелилась полюбопытствовать: