— Но вы все-таки увиделись?

— Спустя несколько месяцев, когда я выходила замуж. Мы познакомились с мужем за год до этого, он проводил летний отпуск во Флераке.

Тот подтвердил это кивком головы. Именно так.

— С тех пор вы живете в Париже?

— Да, неподалеку от нее, около площади Клиши. Но виделись мы редко.

— Почему?

— Не знаю. Мы жили по-разному. Она вышла замуж через год после меня за начальника отдела сбыта парфюмерной фабрики «Жерли», представительницей которой она и работала. Жак был хорошим человеком. В то время они наведывались к нам чаще, по воскресеньям на обед, иногда в середине недели, чтобы сходить вместе в кино. Потом развелись. А у нас родились дети. Двое: мальчик и девочка. Она стала реже захаживать. Думала, наверное, что мы недовольны ее поведением из-за человека, с которым жила, не знаю, все может быть. В общем, стала реже приходить.

— Как давно вы ее видели?

— С месяц назад. Она пригласила нас выпить у нее дома кофе. В то воскресенье мы пробыли у нее час или два, она собиралась куда-то уйти. Но ничего нам уже не рассказывала.

Сидя на соседнем столе, Габер по-прежнему был занят своей игрушкой. Передвигаемые им фишки сухо и нервирующе щелкали. Он задал вопрос:

— Развод был по ее инициативе?

Жанна Конт с минуту не решалась ответить. Поглядела на Габера, на Грацци, потом на мужа, явно не зная, надо ли отвечать, и имеет ли право молодой, не похожий на полицейского блондин, задавать вопросы.

— Нет, Жака. У «Жерли» она встретила другого человека, коммерческого директора. Через некоторое время Жак это обнаружил. Они расстались. Она перешла на другое место — в фирму «Барлен».

— И продолжала жить со своим любовником?

Снова нерешительность. Ей явно не хотелось говорить об этом при муже, который с нахмуренным видом опустил глаза.

— Не совсем так. Она поселилась на улице Дюперре. Полагаю, что тот приходил к ней, но не жил у нее.

— Вы были с ним знакомы?

— Мы видели его однажды.

— Она привела его к вам?

— Нет. Мы встретились случайно. Года три назад Он тоже ушел от «Жерли». Занимался машинами. Спустя несколько месяцев появился Боб.

— Кто такой Боб?

— Робер Ватски. Он рисует, пишет музыку, не знаю толком.

Грацци посмотрел на часы, сказал Габеру, что тому пора сходить на улицу Лафонтена. Габер кивнул и пошел, волоча ногу, с головоломкой в одной руке и шарфом — в другой. Всякий раз, когда Грацци видел его уходящим ленивой и расслабленной походкой человека, которому на все наплевать, он невольно вспоминал, что зовут его удивительно — Жан-Луп. И некоторое время чувствовал себя непонятно отчего счастливым, как в дни, когда его сын произносил, слегка переиначивая, новое слово. Смешно.

— Догадываетесь ли вы о том, кто мог бы это сделать? Я хочу сказать, были ли у вашей сестры враги?

Конты бессильно покачали головами. Женщина сказала, что они ничего не знают и ничего не понимают.

Грацци вытащил из ящика опись Отдела опознаний, назвал сумму ее счета в банке, показал оплаченные счета, рассказал о найденных в сумочке деньгах. Все показалось им нормальным.

— Были ли у нее другие источники доходов, кроме зарплаты? Сэкономленные средства? Акции?

Они не допускали этого.

— Это было не в ее обыкновении, — объяснила женщина, нервно скатывая в валик свой носовой платок. — Как бы вам пояснить? До шестнадцати лет я жила вместе с ней, мы спали в одной постели, я носила ее вещи, я хорошо ее знала.

Она снова начала тихо плакать, не переставая смотреть в лицо Грацци.

— Жоржетта была очень честолюбива. В общем, как бы это сказать, могла много работать и многим жертвовать ради того, чтобы получить то, что хотела. Но деньги сами по себе ее не волновали. Не знаю, как объяснить, она интересовалась лишь тем, что имела и что купила на свои деньги. И часто говорила «это мое», «мое пальто», в таком духе. Понимаете? Грацци сказал нет.

— Например, она, когда мы еще были маленькие, слыла жадиной. Над ней подтрунивали в семье, потому что она не хотела одолжить мне деньги из своей копилки. Не знаю только, можно ли это назвать жадностью. Она ведь не прятала деньги. Она их тратила. На себя. Ей и в голову не приходило тратиться на других. И делала подарки только моему сыну, которого очень любила. К дочери же относилась иначе, и это порождало в доме идиотские ссоры. Однажды мы ей об этом сказали.

— Сколько вашему сыну?

— Пять лет. А что?

Грацци вынул из бумажника найденные в вещах жертвы детские фотографии.

— Это Поль. Снимок сделан два года назад.

— Насколько я понимаю, вы говорите, мадам, что ваша сестра не была бережливой, но отличалась… как бы сказать, эгоистическим характером. Так?

— И да, и нет. Я бы не назвала ее эгоисткой. Скорее даже щедрой. Но и легковерной во всем. Все глупости делала по наивности. Да, она была слишком наивна. Ее все упрекали за это. Не знаю, как вам сказать, но теперь, когда ее нет…

Слезы потекли снова. Грацци подумал, что лучше перейти к другому сюжету — Бобу, например, а затем прервать разговор и вернуться назад. Помимо воли он опять коснулся больного места.

— Вы ее попрекали? Вы ссорились?

Ему пришлось обождать, пока она вытрет глаза своим скомканным платком. Женщина подтвердила кивком головы, тихими всхлипываниями.

— С год назад, на Рождество, из-за пустяка.

— Какого пустяка?

— Машины. Она купила машину марки «Дофин». До этого много раз приходила к моему мужу, просила его оформить кредит и сделать покупку, в общем, все такое. Ей давно хотелось иметь автомобиль. За несколько недель до покупки она уже говорила «моя машина». Получив ее накануне Рождества, Жоржетта заставила нарисовать на передних дверцах свои маленькие инициалы. Мы ждали ее к обеду, но она опоздала, объяснив почему: была счастлива, просто невероятно счастлива…

Грацци уже порядком осточертели слезы, которые непрерывно текли по ее бледному лицу.

— Мы пошутили из-за инициалов. А затем, знаете как это бывает, одно за другое, кончилось тем, что начали говорить ей вещи, которые, в конце концов, касались только ее… Вот. Потом мы стали видеть ее реже, вероятно, пять или шесть раз за два года.

Грацци сказал, что понимает. Он представил себе Жоржетту Тома за столом накануне Рождества, гордую своей купленной в кредит машиной «Дофин», с инициалами, и внезапно обрушившиеся на нее упреки и саркастические замечания. Подумал о неизбежном молчании, в котором был съеден десерт, о холодных поцелуях на прощание.

— Мы думаем, что убийство не связано с ограблением. Не можете ли вы назвать человека из ее окружения, который бы ее ненавидел?