в штат «вспомогательной полиции» (якобы для того, чтобы противостоять усиливающимся бесчинствам коммунистов), террор «коричневорубашечников» набрал такие обороты, что Гитлер и Геринг стали призывать их к дисциплине.

В последние годы Рурская область и такие крупные города, как Берлин и Гамбург, постоянно становились свидетелями чуть ли не гражданской войны между правыми и левыми радикалами, причем не только во время предвыборных кампаний. А теперь вообще вся политическая атмосфера пропиталась духом насилия. К агрессивности рядовых национал-социалистов прибавилось использование для борьбы с врагом средств государственной власти. Так, с помощью чрезвычайного постановления от 4 февраля удалось практически заткнуть рот коммунистам и создать серьезные препятствия прусской социал-демократической печати. Бесцеремонность действий нынешних властей затмевала все, что предшествующим правительствам, тоже не отличавшимся деликатностью, раньше приходилось прикрывать запретами на публикации в газетах (им с 1930 г. давал такую возможность закон о защите республики). Впрочем, Геринг переусердствовал и по мнению имперского суда, который отменил многие санкции против изданий СДПГ. Параллельно рейхсминистру внутренних дел Фрику при попытках ввести подобные запреты в других землях, за пределами Пруссии, пришлось столкнуться с упорным сопротивлением — правда, не в тех случаях, когда они были направлены против газет КПГ. Когда 27 февраля 1933 г. загорелся рейхстаг, политическая участь коммунистов была предрешена. Правительству еще до выборов представились повод и законное основание, чтобы нанести сокрушительный удар по КПГ — и окончательно аннулировать принцип правового государства.

Первая реакция Гитлера на ночной пожар, кажется, мало отличалась от реакции Геринга, который тут же назвал его началом коммунистического переворота и упорно настаивал на своем, хотя арест голландского коммуниста Маринуса ван дер Люббе не дал соответствующих улик. Во время обсуждения положения в кабинете министров на следующее утро Геринг продолжал придерживаться своей версии. Канцлер же, не в первый раз за эти недели, стал изображать великого государственного деятеля: «Настал психологически верный момент для противоборства. Дольше ждать бессмысленно. КПГ готова на все. Борьбу с ней нельзя ставить в зависимость от каких-либо юридических соображений»[60]. Последняя фраза была адресована колеблющимся консерваторам, явно одобрявшим разгром КПГ, но возражавшим против растущего пренебрежения правом. В данном случае национал-социалисты собирались пойти по другому пути, нежели охота на коммунистов, облеченная в правовые формы, — по пути террористического насилия со стороны штурмовиков. Но Гитлер получил «законодательную» базу для своих действий, которую сам и предложил, пересыпая свое выступление банальностями (вроде необходимости объявить благодарность пожарным). Уже во второй половине дня 28 февраля кабинет снова собрался и в срочном порядке утвердил представленный Фриком проект постановления «О защите народа и государства». В тот же день рейхспрезидент поставил под ним свою подпись.

Со ссылкой на 48-ю статью Веймарской конституции, наделявшую президента полномочием принимать чрезвычайные законы, постановление лишало силы основные права граждан. Свобода личности, слова, печати, союзов и собраний, тайна переписки и телефонных переговоров, неприкосновенность собственности и жилища отменялись одним росчерком пера. Кроме того, правительство рейха теперь получило право в целях «восстановления безопасности и порядка» в землях «временно брать на себя» полномочия местных органов власти. Так еще до выборов создавались использованные позже юридические схемы унификации земель национал-социалистами. Давая возможность неограниченного расширения изначальной формулировки «отпор антигосударственным насильственным действиям коммунистов», постановление, принятое после поджога рейхстага, сыграло главную роль в процессе насаждения власти национал-социалистов. Теперь любой политический узник по воле властей мог содержаться под арестом без суда сколько угодно времени. Это необъявленное чрезвычайное положение действовало до самого конца правления национал-социалистов. Эрнст Френкель справедливо назвал постановление от 28 февраля «конституционным актом» Третьего рейха[61].

Систематическое преследование коммунистов началось еще в ночь пожара. В Пруссии, уже «унифицированной», в последующие дни были арестованы депутаты-коммунисты и многие функционеры КПГ, в том числе ее председатель Эрнст Тельман. После назначения Гитлера рейхсканцлером и безуспешного призыва к всеобщей забастовке 31 января компартия готовилась уйти в подполье, но недооценила темпы политических перемен, а также, вероятно, бдительность политической полиции[62]. Разумеется, репрессии коснулись и партийных бюро, и коммунистических газет: первые были захвачены, разгромлены или закрыты, вторые — запрещены. Прусскую социал-демократическую прессу запретили на две недели, однако ее выход позже практически не возобновился.

За пределами Пруссии гитлеровскому правительству пока приходилось вести себя сдержаннее, несмотря на возможности, которые предоставляло постановление от 28 февраля. Хотя меры, принимаемые против коммунистов в южногерманских землях, с точки зрения национал-социалистов, отнюдь нельзя было назвать удовлетворительными, открытый конфликт имперских и земельных властей накануне выборов только повредил бы престижу нового правительства, которое в кругах буржуазии и крестьянства так хвалили за «решительные действия». Таким образом, выборы 5 марта в разных регионах Германии проходили в неодинаковых политических условиях. В Пруссии политические препятствия воздвигались не только перед КПГ, но и перед СДПГ, и даже перед партией Центра, в других же землях, где еще не заправляли национал-социалисты, последняя могла довести свою предвыборную кампанию до конца почти без помех. Однако партиям демократической оппозиции нечего было противопоставить гипнотической силе гитлеровской пропаганды. Никто и не ждал ничего иного, кроме победы на выборах правой коалиции. Еще до поджога рейхстага один муниципальный чиновник из Верхней Баварии подытожил глас народа по этому поводу следующим образом: «Гитлер сейчас как следует наводит порядок в Пруссии, вытряхивает паразитов и кровопийц. Хорошо бы ему и в Баварию заглянуть, особенно в Мюнхен… Если Гитлер и дальше будет так работать, то приобретет на грядущих выборах в рейхстаг доверие большинства немецкого народа»[63].

Тем поразительнее, насколько верным оказался осторожный прогноз Гитлера насчет 51 % голосов. Коалиция завоевала всего на 0,9 % больше, и этого хватило для абсолютного парламентского большинства, но НСДАП сама по себе была далека от триумфа даже в сравнении с плохими результатами прошлого ноября, которые она теперь улучшила на 10,8 %, получив 43,9 % процента голосов. Восхищение Гитлером отнюдь не везде трансформировалось в голоса, отданные НСДАП. Сильнейшие ее бастионы располагались в аграрных областях Северной и Восточной Германии. Но особенно возросло влияние национал-социалистов в католической Баварии и в Вюртемберге, где, поглотив антиклерикальные и мелкобуржазные партии, НСДАП добилась практически такого же результата, как в среднем по всему рейху. Правда, львиную долю голосов ей принесли не бывшие приверженцы других партий, а те, кто до сих пор не ходил на выборы. Вообще чрезвычайно высокая для Веймарской республики явка избирателей (88,7 %) — одна из самых примечательных особенностей выборов 5 марта. Мобилизация новых избирателей обеспечила национал-социалистам почти половину из пяти с половиной миллионов прибавившихся у них голосов. В общей сложности за Гитлера проголосовали около 17,3 миллиона немцев[64].

Хотя полностью поставленных целей на выборах НСДАП не достигла, она