– Нарциссы, – тихонько подсказывал мальчик.

– Да-да, конечно. Надо обязательно посадить нарциссы. И заняться изгородью. Ее ведь так и не успели починить.

Старушка рассказывала, что иногда слышит голос своей матери, зовущий ее издалека, но в последнее время он становится все тише и слабее.

– Я догадываюсь, к чему это, – говорила она. – Чему быть, того не миновать. Это место кажется мне каким-то странным. Но я никак не возьму в толк, что здесь не так. Все люди здесь очень угрюмые.

Человек, который драил в столовой кастрюли и сковородки, прежде был менеджером по продажам в одной из импортно-экспортных компаний Сан-Франциско. Уборщице прежде принадлежал небольшой детский сад в Эль-Серрито. А вот повар всегда был поваром. «Кухня везде остается кухней, так что для меня мало что изменилось», – говорил он. Подавальщица работала прислугой в одной из состоятельных семей в Этертоне. «Дети из той семьи до сих пор пишут мне каждую неделю, спрашивают, когда я вернусь домой». Мужчина, который целыми днями стоял у дверей уборной, распевая «Аллилуйя!», прежде был бродягой в Окленде. «Я его сразу узнала, этого аллилуйщика!» Старушка, которая целые дни проводила за игрой в бинго, двадцать пять лет проработала на клубничной ферме и ни разу не взяла отпуск. «Я счастлива, что здесь оказалась. Жизнь тут куда лучше, чем на ферме. Не надо ни работать, ни готовить. Постирал свои вещички – и свободен».

Однажды вечером мать мальчика тащила из умывальной ведро воды и столкнулась со своей бывшей экономкой, миссис Уэно.

– Она буквально выхватила ведро у меня из рук и заявила, что донесет его сама, – рассказывала мать. – Сказала, вам нельзя носить тяжести, а то опять повредите спину. Я пыталась сопротивляться. Хотела объяснить ей, что она больше у меня не работает. «Здесь мы все равны, миссис Уэно», – сказала я. Но она и слушать не хотела. Войдя в барак, она поставила ведро у наших дверей, поклонилась и ушла, прежде чем я успела ее поблагодарить.

– Может, завтра ты встретишь ее опять, – предположил мальчик. – Тогда и поблагодаришь.

– Я даже не знаю, в каком бараке она живет. Да что там, я не знаю, какой сегодня день.

– Вторник, мама.

По ночам мальчик просыпался от собственного крика. «Где я?!» – кричал он. Иногда на плечо ему опускалась рука, и сестра шептала на ухо, что это всего лишь дурной сон.

– Спи, малыш, – говорила она, и мальчик засыпал.

Иногда ответом на его крик была тишина. Или он слышал вой ветра среди зарослей полыни и вспоминал, что живет в пустыне. Но не помнил, давно ли он здесь, как и по какой причине тут оказался. А то ему казалось, он попал сюда, потому что совершил нечто ужасное. Но когда пытался вспомнить, что именно совершил, ему никак не удавалось этого сделать. Невозможно было решить, за какой из своих скверных поступков он наказан. Может, за то, что без спроса взял у сестры карандаш и сжевал резинку, закрепленную на конце. А может, его настигло возмездие за какую-нибудь давнюю вину. Например, за то, что он перестал переписываться с мальчиком Джуно с Аляски. Или спустил в унитаз умирающую золотую рыбку прежде, чем она окончательно умерла. Или за то, что забыл поклониться продавцу льда, когда тот проезжал мимо. Иногда мальчику казалось, вся его нынешняя жизнь не более чем сон. Когда он проснется, отец будет дома на кухне готовить завтрак, насвистывая песню «Begin the Beguine».

– Садись за стол, парень, – скажет отец. – И принимайся за свой сэндвич с яйцом.

У сестры мальчика были тонкие длинные ноги и густые черные волосы. Она носила на запястье золотые французские часы, раньше принадлежавшие отцу. Выходя из дома, обязательно надевала широкополую панаму, чтобы лицо не слишком загорело на солнце.

– Если почернеешь, как подметка, на тебя никто и смотреть не захочет, – объяснила она брату.

– На меня и так никто не смотрит, – ответил он.

Поздно вечером, когда они гасили лампу, сестра рассказывала мальчику о самых разных вещах. За проволочной изгородью, говорила она, пересохшее русло реки. А на самом краю пустыни – горы, их зубчатые голубые вершины едва не касаются небес. Когда пытаешься до них дойти, кажется, они совсем близко, но это обман зрения. В пустыне людей часто подводят глаза. Иногда кажется, что они видят воду.

– Но это всего лишь мираж, – говорила сестра.

Мираж не может утолить жажду.

Горы называются Биг-Драм и Литл-Драм, Снейк-Ридж, Рубис. Неподалеку город Дельта. Сестра рассказывала мальчику, что в Дельте можно купить апельсины.

Там растут деревья, покрытые густой зеленой листвой. Белокурые мальчики разъезжают по улицам на велосипедах. Там красивые отели с белыми верандами, где официанты подают клиентам напитки со льдом, и каждый стакан украшен крошечным бумажным зонтиком.

– А что еще там есть? – спрашивал мальчик.

– Тень, – отвечала девочка. – В Дельте много тени.

Давным-давно, в древние времена, огромное соляное озеро покрывало весь штат Юта и часть штата Невада, продолжала она свой рассказ. Это было несколько тысяч лет назад, в ледниковый период. Тогда не было никаких проволочных изгородей. И никаких названий. Не было штата Юта. И штата Невада тоже. Была только соленая вода. Много-много соленой воды.

– Знаешь, где мы сейчас? – спрашивала сестра.

– Где?

– На дне этого самого озера.

По ночам мальчику снилась вода. Дождь, который идет целыми днями. Переполненные каналы, бурные реки и потоки, устремляющиеся к морю. Ему снилось, что пустыня вновь превратилась в озеро. Вода в нем голубая и спокойная, поверхность ровная, как стекло. Он плывет по этой воде, огибая заросли тростника, и рыбки прошмыгивают у него между пальцами. Он ныряет, смотрит из-под воды на солнце, и оно кажется всего лишь бледным расплывчатым пятном, которое отделяют от земли сотни миллионов миль.

Просыпаясь утром, мальчик мечтал о кока-коле. Хотя бы один стакан, со льдом и с соломинкой. Через эту соломинку он тянул бы коку медленно-медленно. Чтобы удовольствие длилось дольше.

Целый день. Или неделю. Или даже целый год.

Каждые несколько дней приходили измятые и потрепанные письма из Лордсбурга, штат Нью-Мехико. Иногда целые фразы в них были вырезаны бритвой цензора и невозможно было понять, о чем говорится в этих письмах. Иногда листки были целы, но половина слов вымарана. Только подпись всегда оставалась в целости и сохранности. «С любовью, папа».

Лордсбург – очаровательное солнечное местечко, расположенное на плоскогорье, к северу от мексиканской границы. Именно так писал в письмах отец. «Здесь совсем нет деревьев, но закаты очень красивы, а в ясные дни можно увидеть отдаленную гряду