А потом Федор поступил в институт, и не просто вкакой-нибудь, а в самый что ни на есть престижный, в Историко-архивный! Матьходила к директору музея, и директор, кажется, хлопотал о том, чтобы Федораприняли, хотя он получил всего лишь одну четверку, по истории, и набралвожделенный проходной балл! Впрочем, если бы не директор, может быть, и неприняли бы, и директора следовало «отблагодарить», но как благодарить — ниФедор, ни мать понятия не имели.

И тогда она позвонила отцу.

Федор ничего об этом не знал, слышал только, что онанесколько раз звонила куда-то и говорила сначала специальным холодным голосом,а потом умоляющим, а потом плачущим. Федор не хотел слушать ее причитаний,нарочно не хотел, потому что в тот момент чувствовал себя победителем жизни, аплачущий голос матери с этим чувством никак не вязался.

Он победил. Он поступил. Поступил в такой престижный вуз, итеперь, конечно же, вся его жизнь изменится навсегда! Он будет хорошо учиться,он найдет достойную работу, сделает сумасшедшую карьеру, и все у него будет,как у тех самых людей из телевизора, которые не давали ему покоя.

Должно быть, отцу быстро надоели приставания матери, потомучто в один прекрасный день он вдруг приехал.

Он не приезжал лет десять или даже больше, а тут вдругприехал.

Федор был дома и открыл ему дверь — и ничего не понял. Отецпочти не изменился, сын запомнил его именно таким — высоченным, широкоплечим,поджарым, с отросшими, очень темными волосами.

— Привет, — поздоровался отец, странно морщась. — Мать дома?

Федор кивнул.

— Дай пройти-то, — помолчав, сказал отец. — Мне, знаешь ли,некогда.

Федор сообразил, что стоит в дверях, и торопливопосторонился, пропуская отца. Тот вошел в узкую прихожую, остановился, взглянулна Федора и усмехнулся:

— Мать дома, я спрашиваю? Или ты немой?

— А… дома. Проходи…те.

— Ну, позови ее! — приказал отец.

Какой-то человек в кожаной куртке и с витым проводком заухом остался на лестничной площадке и теперь заглядывал в квартиру. Лицо у негобыло точно такое же, как у отца, — насмешливое и брезгливое.

Федор кинулся в комнату, уронил на пол что-то сильно загрохотавшееи заорал очень громко:

— Мама!

— А?

— Мам, пойди сюда! К тебе… пришли!

— Кто?

— Мама!!

Она выскочила из кухни, увидела в прихожей отца и сталасдирать фартук — не слишком чистый, в неаппетитных пятнах. У Федора покраснелискулы и стало жарко загривку — от стыда.

— Привет, — сказал отец и велел Федору закрыть дверь наплощадку.

Протискиваясь мимо него — тот стоял неподвижно, — Федорпочувствовал, как отец пахнет — чем-то дорогим и очень свежим.

На площадке стоял второй, со шнуром за ухом.

Федор понятия не имел, кто это может быть.

— Вы… не зайдете? — спросил он вежливо и по лицу того понял,что спросил глупость. Он осторожно прикрыл дверь и ринулся в комнату, гдепроисходило нечто невиданное.

— Я привез тебе денег, — заявил отец, не вынимая рук изкарманов. — Только это первый и последний раз. Ты поняла?

Мать кивнула. Лицо у нее дрожало.

— И не звони мне больше, не приставай. Ты поняла?

Мать еще раз кивнула.

— Денег я больше не дам, а разговаривать нам с тобой не очем. Согласна?

Мать кивнула снова.

Отец вынул из кармана длинный белый конверт, но матери недал, а швырнул его на стол, так что конверт проехал по полированной поверхностии свалился на пол. Федор подхватил — конверт был плотный и довольно увесистый.Должно быть, там было немало. Федор осторожно положил его на стол.

— Значит, в институт поступил, — глядя только на мать,продолжал отец. — Ну, это неплохо, наверное. Отделение платное?

Мать отрицательно качнула головой.

— Ну, тогда это все мартышкин труд. — Он всем теломповернулся и взглянул на Федора. — Тебе не учиться, тебе работать давно пора.Ты же мужик здоровый!..

Федор сглотнул.

— А где же мне… работать? Без образования никуда не возьмут.

Отец снова перевел взгляд на мать.

— Узнаю, — сказал он весело, — узнаю старые песни о главном!Воспитала в своем духе, значит?

Мать насупилась. Пучок волос у нее на голове мелко затрясся.

— Значит, больше ко мне не приставай, ничего не дам, —заключил отец. — А ты бы поработал немного, парень! Глядишь, чего бы изаработал!

Он повернулся на каблуках, вышел в прихожую, и входная дверьгромко захлопнулась за ним.

Федор вопросительно посмотрел на мать. Она закрыла лицоруками.

Он сейчас уедет, вдруг подумал Федор. Он уедет, и я большене увижу его никогда. Он же велел ему не звонить! Сердце тяжело стукнуло ипустилось в галоп.

Федор Башилов подхватил с вешалки свою куртку, сунул ноги вразбитые кроссовки и ринулся вниз.

— Подождите! — крикнул он в пролет, но, видимо, опоздал.

Сейчас он уедет, уедет навсегда, этот странный чужой, роднойчеловек, и я больше не увижу его, и ни о чем не успею спросить, и ничего несмогу ему сказать, и он ничего обо мне не узнает, а мне так хочется, чтобыузнал!

Федор выскочил на улицу, скатился с залитого весеннейкапелью крыльца и налетел прямо на громадные черные машины, которые, урчамоторами, стояли, перегородив все подходы, и какая-то перепуганная бабка с девчонкойна буксире лезла через подтаивающий сугроб, пытаясь прорваться к подъезду.

В одну из черных садился его отец.

— Подождите!.. — Федор хотел крикнуть, но не осмелился,перетрусив перед машинами, и как-то жалобно, хрипло попросил еще раз: — Подождите!..

— Это ты мне? — осведомился отец негромко. — Что тебе нужно?

Федору решительно нечего было ответить на этот вопрос. Да икак на него ответишь?..

— Я это… — и он шмыгнул носом, — я ничего. Я просто… так.

— Как — так? — переспросил отец.

Тот самый человек, с витым шнуром за ухом, стоял одной ногойна подножке второй машины и переводил взгляд с отца на сына.

— Я… просто поговорить… хотел. — Тут Федор окончательнопонял, что затея его глупа, и, махнув рукой, повернулся, чтобы идти в подъезд.

— Подожди, — остановил его отец. — Иди сюда.