«.,.О, как много попыток, как

мало проку. Это значит, придется

мне вам и вашему королю в сотый

раз показывать этот фокус. Запускать

во вселенную мелкую крошку

из ваших тел, низводить вас до статуса

звездной пыли. То есть можно

подумать, что мне приятно. Я не

хотел, но не я виноват, что вы все

забыли! Раз-два-три. Посчитать

расстояние по прямой. Небольшая

вспышка в точке прицела. До чего

надоело, господи боже мой. Не

поверишь, боже, как надоело».

Дмитрий Быков. Двенадцатая баллада

Глухим звоном, как из подполья, вдруг зашелся телефон, иВасилий Дмитриевич, пробормотав: «Простите великодушно, юноша», проворнопотрусил в полумрак, куда не доставал желтый свет лампочки.

Олег неторопливо перевернул икону и взглянул на нее собратной стороны, хотя все равно ничего особенного не высмотрел бы — в иконахон совсем не разбирался. Но именно в этой была какая-то странность, причем непростая, а радостная странность, иначе он не мог ее определить. Лик был светел,и от него не хотелось отводить глаз. Олегу вдруг подумалось, что радостьисходит именно от лика. Пожалуй, он даже чувствовал ее, как тепло.

Удивительно.

В пахнущей пылью и мышами глубине что-то стукнуло,по-немецки пробормотали: «Atzend» (дурак, козел), телефонные трели оборвались,и Василий Дмитриевич сказал солидно:

— У аппарата.

Собственно, Олегу ничего не было нужно, и зашел он простотак. Он любил старика, а тут вдруг среди бела дня оказался на Фрунзенскойнабережной, как не зайти!.. Прислушиваясь к разговору и по опыту зная, чтобеседа может затянуться очень надолго, Олег аккуратно поставил икону на богатыйсекретер, который он на глаз определил как недурную подделку под модерн, и сталпробираться к выходу.

На пути ему попались китайские вазы, «Ундервуды», два дивныхпортрета — на одном прекрасная дама на летней веранде, глаза возведены к небу,в пухлых руках груда незабудок, а на другом Сталин в окружении колхознойдетворы, — несколько парчовых кресел с вытертой обивкой, напольные часы безстрелок, как пить дать из салона Анны Павловны Шерер, и еще много всякогоразного, в чем он так любил копаться, когда у него было время!..

Он дошел почти до заваленного бумагами и всяким старьемписьменного стола, за которым обычно сидел Василий Дмитриевич и читал подзеленой лампой толстую засаленную книгу, помедлил и оглянулся на поддельныймодерн с оставленной иконкою.

Нужно забрать, вдруг сказал кто-то у него в голове. Забратьи отдать кому-нибудь, кто понимает, чтобы посмотрели и оценили. А вдруг этоподлинник?..

— Голубчик вы мой, — бормотал за ширмой Василий Дмитриевич,— да где же я вам возьму второй точно такой же?! Этому торшеру черт знаетсколько лет, черт знает сколько!.. А плафон я вам заказал, заказал, голубчик!Вася к среде не обещал, но сказал, что на следующей неделе уж точно!.. Нет,нет, и супруге вашей передайте, что плафон будет в точности… Да где же мы свами достанем второй?! Нет, я очень уважаю вашу супругу, но где же?!

Олег сунул руки в карманы джинсов, пошевелил там пальцами,вынул и еще раз оглянулся на икону.

Да. Странно.

…или на самом деле забрать?

Зачем? Он ничего не понимает в иконах, и даже специалистовникаких не знает!..

У порога звякнул меланхоличный колокольчик, проскрипелизамороженные петли тяжелой двери, и по каменному полу пропекали каблучки.

Девушка сощурилась в полутьме, поизучала его, улыбнулась исказала негромко:

— Привет.

— Привет, — согласился Олег.

— Я пришла, — объявила девушка, — как договаривались, последвух!

— Я рад, — сказал Олег, не найдя ничего лучшего.

Она поводила головой, разматывая шарф, локоны падали ей нащеки, и она досадливо смахивала их рукой в перчатке.

— Ужас, — воскликнула она, сняв шарф, — ну и мороз!..Градусов триста!

Она сунула шарф ему в руки, и он его принял, а девушкастянула перчатки и протянула ладошки к раскаленному рылу допотопногорефлектора, который среди прочих нужных вещей был помещен на столе у ВасилияДмитриевича.

— Тепло, хорошо, — сказала она весело. — А как вас зовут?

— Олег Петрович.

От ее шарфа пахло духами и улицей, и мех щекотал ладонь, иОлег никак не мог придумать, куда бы его деть.

— Значит, Олег, — подытожила девушка. — Называть вас поотчеству я не буду. А мое имя Виктория.

Олег не понял, почему она не будет называть его по отчеству,хотя именно так его называет большинство знакомых, но слегка поклонился.

— Ну, показывайте! — велела Виктория. — Я так давно жду! Вамведь наверняка Василий Дмитрич оставил все инструкции. Кстати, а где он сам?..

Олег помолчал, а потом принял решение.

Он пристроил пахнущий духами шарф на крюк поверх потертой,выгоревшей и довольно пыльной кепки с надписью «Динамо», заглянул за ширму исказал громко:

— Василий Дмитриевич! Тут к вам прекрасная барышня! Говорит,что вы должны были оставить мне инструкции!..

Старик пробормотал по-немецки: «Blodsinn» (глупость,идиотство, чепуха), зажал желтую телефонную трубку большой рукой и стал делатьОлегу знаки лицом.

— Я не понимаю ничего, — громко и весело признался тот. — Вымне словами скажите!

— Да пойдите же, пойдите к ней, — прошипел ВасилийДмитриевич и локтем подтолкнул Олега Петровича. — Ну, покажите ей что-нибудь!

— Василий Дмитриевич! Вы где? — позвала сзади прелестнаябарышня Виктория. — Я пришла!..

— Она пришла, а у меня ничего! А она платит!.. Большиеденьги! — телеграфно выстукивал Василий Дмитриевич на ухо Олегу. От его фуфайкинесло нафталином, табаком и кофе. — Займите ее! Только пусть не уходит!Давайте, вы должны ее очаровать!

— Васи-илий Дмитриевич!

Старик прокричал в телефон, который шмелиным басом гудел унего в ухе:

— Да, голубчик мой, да! Сейчас! — И опять зажал трубку.

— А что хоть она просила-то?! — тревожным шепотом спросилОлег.

— Ах, ну что они все нынче просят! Стулья из дворца!Непременно кресло и непременно гамбса! Давайте, идите! Покажите ей секретер! —И снова в телефон: — Голубчик вы мой, да где же я вам возьму второй точно такойже, даже любя вашу супругу более самого себя?!