богу и советскому телевидению, нашел-таки я тебя. Однако же далеко ты забрался, «в сердце Каракумов», вот ведь как о твоем местожительстве замечательно сказано! Больше трех десятков лет прошло, подумать только, а ведь я узнал тебя сразу. Не совсем отшибли у меня помять, дорогой друг, не совсем. Есть у меня и для тебя важные новости. Как ответишь на это письмо, сообщу. О своей судьбе тоже, расскажу после. Скажу одно: шибко болею.

Ну, да ладно, пока.

Напиши, слышишь?!

Григорий Князев».

Письма, полученные В. Шамарой, С. Сапаркулиевым и Ю. Огурчинским, интереса для следствия не представляли.

11

ЮРИЙ ОГУРЧИНСКИЙ

(Из дневника)

Вернувшись на метеостанцию с аэродрома, я намеревался заглянуть к Айне, чтобы оставить сумку с «горючим», каракумской валютой Шамары. Однако окно в домике было завешено одеялом, а дверь заперта изнутри на крючок. Стучать я постеснялся: вряд ли Айна спит, но если уж заперлась, то, значит, гостей не ждет. Тревожить ее не стоит, пусть побудет в одиночестве, если того захотела.

Я отнес сумку в свою конуру и улегся на кровать. Посмотрел на часы: следующий сеанс нескоро, было только пятнадцать сорок. За окном протяжно крикнул Сапар: «Юрик, помидор-мамидор кушать хочешь?». Я с удовольствием съел бы помидор, но за стеной было такое пекло, что заставить себя высунуться снова на солнце было свыше моих сил. Да и помидор небось горячий.

Я попытался уснуть, но не вышло. Попробовал усилием воли заставить сердце биться то быстрее, то реже. Послушал, как Сапар по-афгански пересчитывает дыни, как он сбивается, переходит на русский, потом снова на афгани. Короче говоря, я всячески старался оттянуть момент, когда придется-таки взяться за мамашины письма. Наконец я распечатал сразу все три, сложил книжечкой и стал читать подряд. В них было все то же — упреки, просьбы вернуться, новости, касающиеся людей, которыми я не интересовался и тогда, когда они были не за пять тысяч километров, а рядом. С трудом я их дочитал и сунул в тумбочку. Настроение, естественно, не улучшилось. Особенно неприятной была угроза приехать в Бабали, если я толком не отвечу и на эти письма. Размышляя, что мне предпринять, чтобы не допустить маменькиного вояжа, я уснул.

Очнулся я от голоса Сапара: «Вставай, Юрик, с душем будем мыться, эй!» — орал он, просунув голову в комнату. И снова: «Эй, вставай, с душем будем...». — «Пошел к черту», — отозвался я, но сонливость уже сползла. Я открыл глаза и сел. Сапар засмеялся, дверь захлопнулась, но я успел заметить, что сумерки уже сгустились. Проспал я, выходит, никак не меньше трех часов.

Сапар — работник неугомонный и неутомимый, заниматься хозяйственными делами для него одно удовольствие. Оказывается, он успел наносить воды, и сейчас из деревянной клетушки под баком доносились всплески и сладострастные всхлипывания Вадима Петровича — душ, видать, был прохладным, колодезная вода не успела прогреться.

Вечер — лучшая пора каракумских суток, и хорош он хотя бы тем, что приходит конец жаре. В пустыне он наступает сразу. Еще светло, еще не сошел зной, и небо еще не утратило свою белесоватость — разве что чуть-чуть загустело синевой. И вдруг замечаешь первую звезду, нахально вылезшую при живом свете. А пока проверяешь, первая ли она, оплывшее от собственного жара красное солнце коснется заунгузских барханов, и звезд на небе уже десятки, а когда произошел переход от дня к вечеру — непонятно. Затарахтел пущенный начальником движок, в домике Айны засветилось окно, великанская тень запрыгала по двору, тычась головой во тьму. Это Сапар захлопотал насчет еды. В двадцать один ноль-ноль вечерняя радиосвязь с метеоцентром, после нее — ужин. Так всегда.

Я все-таки успел до наступления темноты снять показания с приборов. Заглянул на радиостанцию, убедился, что Айна еще не заступила на дежурство, оставил бумажку с цифрами и потащился в душ.

Примерно в четверть десятого Сапар брякнул железкой по казану, возвестив об ужине. Сегодня он расстарался: накрошил в большую миску репчатого лука, помидоров и огурцов, полил их щедро хлопковым маслом — получился шикарный салат. Кроме того, наварил картошки и открыл две банки частика в томате. Слава аллаху, хоть один ужин обойдется без тушенки и крупы!

Под глухой стук движка, при желтоватом свете облепленной насекомыми стосвечевки мы молча и как-то уж очень сосредоточенно ели картошку и салат, не реагируя на удары палкой, которой Сапар то и дело сшибал маленьких, величиной с таракана, фаланг, выползавших из тьмы на освещенные стены. Я уже привык не бояться их. Наш стол на большом куске войлока от старой юрты, и мы были гарантированы от того, что за едой наступим на какого-нибудь гада. Кошка и войлок ворсинками их отпугивают.

Чай мы пили так же молча, как и ужинали. Первым встал Сапар, за ним, недопив пиалу, поднялась с лавки Айна и сразу же принялась собирать грязную посуду. Ей, видно, хотелось поскорее уйти из столовой. Неловко взяв все четыре жестяные тарелки в руку, она не удержала одну.

Вадим Петрович прихлебывал чай с полузакрытыми глазами, он все думал о чем-то. Стук тарелки о стол заставил его вздрогнуть. Лицо его передернулось.

— Поставь посуду! — рявкнул он. — Мы ему за это платим зарплату!

Он мотнул головой в сторону Сапара. Айна виновато поставила тарелки на клеенку.

Начальник сразу остыл. Лишь подергивался раздвоенный кончик утиного носа.

— Я вам напомню, — сказал он, глядя перед собой, — что если мы все будем заниматься хозяйством, Сапара придется уволить, а ставку наблюдателя использовать по ее прямому назначению. Это ведь нам не подходит? А?

— А вы не орите на Айну! — вырвалось вдруг у меня. — Раззявил пасть...

Я сам не ожидал, что смогу сказать ему в лицо такую грубость. Но, странное дело, я почувствовал облегчение, а не угрызения совести.

— Ай, слушай, — крикнул из глубины двора Сапар, — нельзя так!

Начальник презрительно щурился на меня, белесые ресницы совсем скрыли щелочки глаз. Не разнимая зубов, он с силой втянул в себя воздух, как всхлипнул. Его скрипучий голос прозвучал с издевкой:

— Однако рыцарь у тебя, Айна, хамоватый... И суется не в свое дело, вот что худо. Так ведь, Айнушка? Тебя что, Юрий, уполномочили на роль евнуха? Да?

Последнюю фразу он