Так все и продолжалось. Наверно, полдюжины очков я заработал — то Филдинг совсем уж перемудрит с подачей, то сетку зацепит, то мяч попадет у него на ребро ракетки, а пару раз, в спорных случаях, я нагло врал. Мне все время хотелось сказать: «Послушай, Филдинг, я понимаю, ты выложил за это немалые бабки, и все такое. Но, может, хватит? Потому что иначе, боюсь, я просто сдохну». Хотелось — но дыхалка отказывала. Через пять минут у меня набрался полный рот рвоты. Это был самый медленный час в моей жизни — а уж чего-чего, но медленных часов мне перепадало вдоволь.

Первый сет окончился со счетом шесть—ноль. Второй тоже. В третьем мы дошли уже до девяти—ноль, когда Филдинг спросил:

— Ну что, доигрывать будем, или так покидаемся?

— ...Покидаемся.

Наконец прозвенел звонок, и появилась Сисси Сколимовская со своим тренером. Похоже, Филдинг был знаком с этой крупной, очень бледнокожей девицей.

— Привет, — сказала она.

— Здорово, Сисс, — отозвался Филдинг. — Не возражаешь, если мы посмотрим немного?

— Смотреть — пожалуйста, — сказала Сисси уже с линии, уже при деле, — только не слушать... А, б-блин!

Но я совсем не держался на ногах. Через десять минут, когда Филдинг поднялся с корта в предбанник, я по-прежнему лежал, где рухнул, и никак не мог отдышаться. Он тронул меня за плечо.

— Извини... —попробовал я привстать с кресла.

— Ничего, Проныра, ничего. Всего-то и делов — пару тонн вложить в «бекхенд», не пожалеть тысчонку на отработку подачи, бросить курить, меньше пить, правильно питаться, регулярно посещать элитные спорт-клубы и массажные салоны. Вообще-то, не помешало бы сделать кучу сложных, мучительных и дорогостоящих операций. Еще...

— Слушай, заткнулся бы, а? Я не в настроении.

— Хорошо, хорошо — чьи похороны, тот и заказывает музыку. Только, пожалуйста, обожди немного. Ты же богатым человеком будешь, когда я закончу. Для твоего блага и стараюсь.

Вскоре Филдинг спортивным шагом удалился, сказав, что опять в «Каравай». Я наконец заставил себя встать и перебрался в раздевалку, где упал на скамью и уставился в пупырчатые плитки пола. Если совсем не двигаться хотя бы полчаса, думал я, то, может, все еще более-менее и обойдется. Стоит мне только пальцем шевельнуть, полагал я, или глазом моргнуть — и раздевалка станет ареной особых спецэффектов, для самых гурманов... Потом ввалились шестеро потных громил — видимо, с соседнего корта, где играли в сквош. Раздеваясь перед душем, они наперебой драли глотку, матерились и портили воздух. Ни одного лица я не видел. Стоило мне хоть чуть-чуть поднять взгляд, все поле зрения занимала чья-нибудь подмышка или волосатая спина. Один раз я открыл глаза и узрел перед самым носом здоровенный красный хрен, отражение порнографического ответного удара. Потом они устроили бой на полотенцах, минут на десять. Та девица в белом халате даже высунулась из-за двери и наорала на них сквозь клубы пара... С меня хватит, решил я. Утирая наворачивающиеся на глаза слезы, я собрал свою уличную одежду и запихал в тот же полиэтиленовый мешок. На Шестьдесят шестую я вышел в насквозь пропотевшей футболке, бермудах до колен, черных носках и хлюпающих кроссовках. Если подумать, в толпе я ничем не выделялся. Тело мое жаждало тьмы и тишины, однако солнце палило на всю катушку, пока я надрывался в бродвейской сумятице, пытаясь поймать такси.

Существует единственный способ научиться хорошо драться — это драться почаще.

Потому никто нынче и не умеет толком драться, что случай выпадает нечасто, а при нынешней узкой специализации нечего и рассчитывать на успех в каком бы то ни было деле, если относиться к нему абы как, если жалеть время. Вот и с насилием то же — надо держаться на уровне, составить свой репертуар. В, детстве (сперва в Трентоне, Нью-Джерси, а затем на улицах Пимлико) я усвоил эту истину на собственной шкуре, шаг за болезненным шагом. Вы вот, например, умеете бодаться (т. е. бить головой в лицо — прием самого ближнего боя; поражает противника до глубины души и вызывает поистине чудовищное отвращение)? Осваивать боданье я начал с десяти лет. Через какое-то время, записав на боевой счет несколько боднутых (ударять следует верхней точкой лба — в нос, губы, скулу, куда угодно), я подумал: «Да, теперь я умею бодаться». С этого момента к моему арсеналу вдруг добавилось боданье. Аналогично — с ударом коленом по яйцам, ботинком по голени и пальцами в глаза; все это лишь новые способы выразить разочарование, злость и страх, решить спор в свою пользу. Правда, необходимо тренироваться. Опыт приходит с годами, методом проб и ошибок. Телевизор тут не помощник. Холостыми патронами не обойдешься. Например, если вы когда-нибудь затеете со мной ссору, и ссора перейдет в драку, и вы попробуете меня боднуть, то, скорее всего, эффекта почти не будет. Мне не будет больно. Мне это не повредит. Я только очень разозлюсь — и ударю вас головой в лицо вдвое, втрое сильнее; вот тогда будет и боль, и ущерб — мало не покажется.

Не говоря уж о том, что, по всей видимости, я боднул бы вас раньше, гораздо раньше. В уличных и кабацких драках действует лишь один закон: максимум насилия, в первый же момент. Нечего миндальничать, нечего дожидаться эскалации. Термоядерный удар — и сразу. Что бы ни было под рукой, все сгодится: молочная бутылка, разводной ключ, брелок или горсть монет. В первый удар вы должны вложить все, на что способны. Если этого мало, если противник сильнее — все равно вам достанется от него по полной. Повторяю: экстремальное насилие — и сразу. Экстремизм — единственный и неповторимый элемент неожиданности. Что бы ни было под рукой, все сгодится. Пощады не будет.

Этот корт меня чуть не доканал, вот что я вам скажу. Трое суток я не вылезал из отеля, затаился в своей берлоге. Шум в ушах не стихал с утра до ночи, а зубная боль вела себя куда хитрее обычного — будила меня словно пинком, словно сиреной, оглушительной, неуемной, петляла и ветвилась, как речной поток. Еще я что-то повредил в спине — плюс натер сзади немереный рубец, когда споткнулся и проехался на жопе. И последнее (по очереди, а не по важности): не на шутку разыгрался гастрит, может, от всего этого фаст-фуда гребаного. Или, может, просто похмелье такое накопилось, не знаю. В первый день я вырабатывал чудовищную подъемную тягу, зависал над толчком как живое судно на воздушной подушке. Горничная караулила за дверью, но входить опасалась, и вскоре номер стал откровенно не первой свежести.

Коридорный Феликс повел себя по-товарищески — с готовностью бегал в аптеку и за бухлом. Своей оперативностью, молодым напором и беззаботностью он эффектно оттенял послеполуденный шлак. Столько бы энергии— да в мирных целях... Он даже накричал на меня, обнаружив как-то утром в полном ступоре перед ящиком (телевикторина в пол-одиннадцатого), и я уж решил, что с бухлом будут проблемы. Я в долгу не остался и тоже накричал на него.

— Ну и хрен с тобой, Феликс, — высказался я. — Буду заказывать прямо в номер, через вашу же обслугу.

Так что он продолжал выполнять мои поручения, ни минуты покоя, но глаза прятал. Ябыл тронут. Феликс зарабатывал на этом деньги — я уже сунул ему двадцатку. Но он заработал бы гораздо больше, если б я не просыхал. В моем нынешнем состоянии его неодобрение было бы последней соломинкой, так что я постарался, в общем и целом, особо не усердствовать.