– Сколько стоит эта картина, – спросил Никита, поскольку решил подарить картину Ляльке. Пусть думает, каким может родиться у них ребёнок, когда настанет срок.

– Знаете, – художник на несколько секунд замолчал. – Знаете, я вам эту картину просто дарю, потому что вы первый за сегодняшний день, с таким вниманием отнёсшийся к моим работам.

Лаврухин снял с плетёного стенда гравюру, завернул в чистый лист бумаги и протянул понравившемуся ему собеседнику. Никита растерянно принял подарок, распрощался с художником и побрёл дальше. Мысль, что офеня и художник-график похожи, как братья-близнецы, опять закрутилась в пустой голове, подгоняемая фразой, брошенной юродивым в детские годы: «…чтоб душеньки свои вы в огонь не побросали…».

О, сколько раз уже приходилось делать это, сталкиваться с вездесущим пламенем онгона. Сколько раз, начиная с тех времён, когда книги только-только стали овладевать сознанием, лепить характер человеческий, или характерного человечка, испепеляющий онгон проникал в тело, сознанье, душу? Сколько раз хозяйничал супротив воли? А!.. всё равно…

Но откуда этот залежалый офеня – продукт явно не двадцать первого века – откуда он что-то знал про Никиту?.. откуда Александр Лаврухин?.. нет. Просто какое-то дикое совпадение. Всё это ерунда на постном масле.

Размышляя так и заставляя себя не думать, не вспоминать о куче сгоревшей бумаги в секретере Никита брел по Арбату в толпе гуляющих, число которых на этом клочке Москвы никогда не убавляется.

Художники, портреты, барды, палатки, продавцы, попрошайки – всё смешалось в одну разноцветную карусель, даже слишком весёлую, чтобы быть настоящей. На углу разбитные девчонки-протестантки, размахивая флажками с трехцветной российской демократией, протестовали против очередной войны, развязанной американцами, своеобразным парафразом известной фронтовой песни: «… а Бушу яйца-а-а оторва-али, несли с пробитой головой».

За столиками, стоящими прямо посреди улицы, сидела шумная студенческая компания и с достойной всяческого уважения актуальностью уничтожала то ли «Баварское», то ли «Балтику» третий номер, но под непременные креветки, поцелуи и тосты. Естественно, где-то сбоку притулился всамделешний гитараст с нехитрым музыкальным инструментом своим, да только с музыкой у него как-то не получалось. Но это никого не интересовало.

Общее внимание привлёк к себе серебристый кабриолет, медленно продирающийся по пешеходному Арбату. За рулём сидел известный всему городу Сын Юриста. Такую кличку от народа Жириновский заработал своим же высказыванием, мол, мать у меня – русская, а отец – сын юриста. Что поделаешь, человек сам выбирает себе не только профессию, а и национальность. Позади его машины неотлучно, словно щенок на верёвочке, полз джип «Чероки» с зачернёнными стёклами в тон окраске кузова.

– А слабо Жирика на пивко расколоть? – подал кто-то ценную мысль в студенческой компании.

– Легко! – отозвался гитараст. Прислонил свою многострадальную «музыку» грифом к столешнице и боком протиснулся к кабриолету.

– Здорово, Вольфыч, – глубокомысленно обратился он к сидящему за рулём, но больше сказать ничего не успел, потому как из джипа, словно чёртики из табакерки, выпрыгнули два охранника с тем, чтобы блокировать осмелившегося обратиться к ЛДПРовскому хозяину.

– Ладно-ладно, отпустите-отпустите. Однозначно! – проворковал Сын Юриста. – Чего тебе?

Гитараст, разминая запястья после нежных прикосновений охранников, ничуть не смущаясь, ляпнул:

– Вольфыч, а слабо с нами по полтинничку на пиво?

Тот удивлённо посмотрел на гитараста, подумал секунду и в тон ему ответил:

– Легко!

Пока возбуждённые студенты освобождали место для именитого гостя, вытирали замусоренный стол, и наливали ему пиво, охранники живым полукольцом оцепили пивной ресторанчик, ясно давая понять, что «туда нельзя», «сюда тоже». Барин гуляют!

Никита, мимоходом наблюдая арбатские приключения, засмотревшись на эту достойную кисти эпохального баталиста панораму, налетел на ещё одного нелепого торгаша. Тот сидел прямо на булыжной мостовой в позе бывалого московско-российского йога и бормотал то ли мантры, то ли заклинания, то ли «Апрельские тезисы» Ульянова-Бланка. Его окружали три кольца стеклянных разнокалиберных банок, как три кольца ПВО – Москву.

Никита прорвался в самый центр, не задев ни единой посудины. Да и сам торгаш, одетый в русскую с расшитым воротом косоворотку, чудом избежал столкновения. Видя попавшего к нему потенциального покупателя, он тут же принялся всучивать свой любопытный товар, отчаянно грассируя и канюча:

– Купи, господин хороший, баночку. Ждёт-пождёт рыцаря красна девица.

Это словосочетание «господин хороший» полоснуло, как высверк зарницы, когда «тиха украинская ночь». Снова почудился давешний знакомец офеня. И уже в третий раз! Нет. Лицом не похож, хотя голос вместе с прибаутками очень смахивает на тот, что был у встреченного книжника в боярском кафтане… А что голос?

Можно подумать, что офеня давнишний знакомый и Никита обязан вычислять его даже по голосу и по цвету глаз из тысяч, гуляющих по Арбату! Только глаза всё же очень похожи на те, что были у художника Лаврухина: острые, насмешливые, беспощадные. Такие легко запоминаются, но у разных людей глаза не могут быть одинаковыми. Скорее всего, одинаковых глаз не бывает, как и одинаковых отпечатков пальцев. Может, все они, арбатские тусовщики, чем-то похожи? Вот и будет теперь офеня чудиться в каждом случайном прохожем.

– Ты чем торгуешь? Банки продаёшь? – решил узнать Никита.

– Банка банке рознь: ту – возьми и брось, а вот здесь не муха – свет Святого Духа.

– Говори да не заговаривайся, любезный? – поднял бровь Никита, тем более, присказка опять смахивала на слетавшие недавно с губ офени прибаутки.

Однако, взглянув на стеклянную посудину, обомлел. К вечеру ближе тени сгущаются: внутренность банки отчётливо светилась разноцветными узорчатыми пятнами. Они не лежали смиренно набитые под стекло, а переливались, вытягивались, заплетаясь косичками, создавая внутри посудины огромный разноцветный микрокосмос. Надо думать, в темноте банка вообще заиграет всеми цветами радуги.

– Что это у тебя? – опешил Никита.

– Имеющий уши да слышит, – обиделся торгаш. – Я не шайтан и не шарлатан. А вот ангелов ловлю да по сходной цене уступаю. Они ведь как? Ждут-пождут сердешные, когда попросит кто о помощи помолится. Да народ или молиться не умеет, просит плохо или непотребное что-то клянчит. А ведь сказано: стучите и отверзется, ищите и обрящете. Для кого сказано? Вот и помогаю я ангелам непристроенным с людьми творческими встретиться. А где же ещё, как не на Арбате? Да…

Торговец замолчал, поднялся с земли, отряхнул свою белую полотняную косоворотку, подпоясанную красным кушаком с кистями, тоже очень похожим на пояс офени.

– Ну, что? Возьмёшь Ангела? В полцены уступлю, а то потом искать будешь – не найдёшь, просить станешь, а не обломится.