– Известно имя художника?

Ираида Самсоновна указала пальцем в нижний угол картины:

– Василий Сомов. Он специализировался на портретах зажиточных москвичей.

– Известны годы его жизни?

– Умер молодым в середине девятнадцатого века. Кажется, от чахотки.

– Сколько лет ему было?

– Надо бы уточнить в Интернете.

– О самом портрете ничего не известно?

– Нет. Ничего.

– Кто эта девушка? И почему она в легком платье посреди заснеженного парка?

– Судя по всему – дочь состоятельных родителей. Заснеженный парк – всего лишь художественный образ или аллегория. Если хочешь, обратись к специалистам, возможно, они что-то расскажут.

– Было бы занятно.

– Как-нибудь я этим займусь, – пообещала Ираида Самсоновна и, услышав дверной звонок, заметила: – Очень странно… Примерки на сегодня закончились.

Она вышла в фойе и вскоре вернулась с Марком Фридмановичем.

Ираида Самсоновна испытывала к Фридмановичу двоякое чувство. В свое время она считала, что Марк – отличная партия для Надежды. Перспективный адвокат с солидной денежной клиентурой. Связь Марка и Надежды продлилась несколько лет и закончилась тем, что он женился на дочери своего клиента. Тем не менее Фридманович продолжал вести юридические дела ателье, а также личные дела Ираиды Самсоновны и Надежды.

Что касается взаимоотношений Фридмановича и Надежды, с его женитьбой они прекратились. Надежда тяжело переживала предательство Марка и долго убивала свою любовь. Лишь однажды она дала слабину, возобновив с ним отношения, о чем сразу стало известно Ираиде Самсоновне, и она категорически их осудила. Однако и на этот раз у них не было будущего, Надежда не могла смириться с тем, что Фридманович врал и ей, и своей жене. Жить во лжи было непереносимо, и она сама бросила Марка. Не обошлась без объяснений с его женой. Марина явилась в ателье, произошла некрасивая сцена, в ходе которой Надежда перехватила инициативу и обвинила Марину в том, что это она в свое время увела у нее Фридмановича. Но на чужом несчастье счастья не построишь, и теперь мадам Фридманович имеет то, что имеет.

После второго разрыва у Надежды и Марка установились ровные отношения, которые считались дружескими, но по существу таковыми не были. Фридманович по-прежнему ревновал Надежду к Астраханскому, считая ее своей.

Оставив Надежду и Марка наедине, Ираида Самсоновна медленно поднималась по лестнице. Фридманович знал эту ее уловку и не начинал разговора до тех пор, пока на втором этаже не хлопнула дверь. Но даже после этого он заговорил очень тихо, потому что был уверен: Ираида Самсоновна не вошла в свой кабинет, а стоит и слушает в коридоре.

– Мне нужно тебе кое-что рассказать, – сказал Фридманович и добавил еще тише: – Наедине.

– Можем пойти в мужскую гостиную или в мой кабинет.

– Только не в мужскую гостиную. После того, что случилось, мне бы не хотелось туда идти.

– Шимаханский умер здесь, в этой комнате, – пояснила Надежда.

– Идем в твой кабинет, – сказал Фридманович, и в тот же момент они услышали, как на втором этаже открылась и закрылась дверь кабинета Ираиды Самсоновны.

Надежда приоткрыла створку окна и закурила. Затянувшись дымом, спросила:

– О чем ты хотел рассказать?

– Меня вызвали к следователю, – сказал Фридманович.

– Зачем?

– На допросе Тищенко рассказал, что вчера вечером я заходил к ним в примерочную.

– А ты заходил? – удивилась Надежда.

– Мне не удалось поговорить с Шимаханским в гостиной, я просил его назначить время для встречи.

– Тогда иди и расскажи все как есть.

– Все как есть я могу рассказать только тебе.

– Не пугай меня, Марк… Ты что-то знаешь?

Он медленно кивнул головой.

– Я слышал разговор Шимаханского с Тищенко.

– Когда?

– Когда шел к примерочной. Тебя интересует, о чем они говорили?

Надежда затушила сигарету и закрыла окно.

– Нет, не интересует.

– Даже если это касается лично тебя?

– Что за бред? – Она остановилась на полпути к своему столу.

– Суть разговора сводилась к тому, что ты ничего не знаешь, и у них еще есть время.

Надежда опустилась в свое кресло.

– О чем я должна была знать?

– Я слышал только часть разговора.

– Где в это время был Воронович?

– Он ждал в фойе.

– С чего ты взял, что они говорили обо мне?

– Шимаханский назвал твою фамилию.

– Возможно, речь шла о матери?

– Он сказал – Надежда Раух.

Надежда взяла карандаш и, размышляя, нарисовала в ежедневнике большой знак вопроса. Потом подняла глаза:

– У меня не было с Шимаханским ничего общего. Что они имели в виду?

– Вопрос не ко мне. Если хочешь, задай его Тищенко.

– Зачем ты мне об этом сказал?

– Чтобы ты сама распорядилась этой информацией. Завтра я иду на допрос к следователю. Мне нужно знать, что говорить.

Надежда закрыла глаза. Фридманович нетерпеливо потеребил ее за руку:

– Опять эта твоя привычка. Только не уходи в себя.

Она открыла глаза и проронила:

– Ты мой адвокат, вот и скажи…

– Об этом разговоре нужно молчать. У тебя не должно быть никаких привязок к убитому.

– Откуда ты знаешь, что Шимаханский убит? – удивилась Надежда.

– Секрет полишинеля. Иначе зачем бы нас всех допрашивали? По своему опыту скажу, что ты в числе подозреваемых номер один. Мне подключаться?

– Подключайся.

– Завтра утром после допроса я переговорю со следователем и затребую для ознакомления твои показания.

– И все-таки… – Надежда заговорила мягко, по-дружески. – Зачем ты напросился на вчерашний прием?

– Чтобы встретиться с Шимаханским.

– Значит, у тебя с ним были дела?

Фридманович вскинул руки, словно предъявляя: они чисты, и сам он кристально честен.

– Никаких дел. Один конфиденциальный вопрос.

– Вижу, что ничего мне больше не скажешь.

– Есть одна информация…

– Говори, – заинтерсовалась Надежда.

– У Шимаханского не было в тот день примерки. Во всяком случае, мне так показалось.

– Тищенко унес туда костюм, и Шимаханский сказал…

– Когда я зашел в примерочную, сразу понял – им не до примерки. Шимаханский оставался в смокинге. Они встретились, чтобы поговорить.