на стороне режиссера. Не пробуйте к нему апеллировать — не поддержит, подведет… Наши с ним отношения наладились, стали даже приятельскими, и между тем я до сих пор не знаю, что он был за человек. Добр? Щедр? Отзывчив? Отходчив или злопамятен? Весел? Угрюм? Ни одна из обычных мерок тут не подходит. Это был актер, и, как мы теперь знаем, актер незаурядный; все остальное неизвестно, загадочно и как бы стерто… Сравните Олега Борисова в „Параде планет“, „Остановился поезд“, „Слуге“, в „Кроткой“ наконец — гениальном его создании на сцене. Один и тот же? Ничего подобного. Разный. Без грима. За счет чего? За счет какого-то магнетизма, не иначе… Молча сыграл то, что, казалось, без слов, монологов, сыграть невозможно».

«Фрумин снимает хорошо, особенно антураж школы, — рассказывал Борисов. — Как будто скрытой камерой. У Саввиной роль замечательная, особенно сцена, когда школьники покупают цветы для какого-то мероприятия, а она их блюдет. Все по нескольку раз этот дубль старались посмотреть. Перерыл у Юры целую гору шахматной литературы и нашел то, что мне нужно для сцены с Кошониным. А нужна была очень умная шахматная книга. Выбор пал на „Психологию шахматного творчества“ Николая Крогиуса. Кстати, фильм называется „Дневник директора школы“. (Дневник!!) Значит, мой Свешников и я сам теперь „ни дня без строчки“. Надолго ли нас хватит? Неплохой получается образ — не романтический. То, что сразу приходило в голову, — учитель с несложившейся судьбой, мог бы достигнуть каких-то высот, если бы не пошел в школу, если бы рано не женился, то есть некий мелодраматический налет, — ничего этого нет. Свешников предан своему делу, только и всего! Для себя ничего не возьмет и такими же хочет воспитать детей. А дома под боком сын растет тунеядцем».

Петр Тодоровский, пригласивший Олега Борисова сниматься в фильме «По главной улице с оркестром», хорошо помнил увиденную им в 1960-х годах комедию «За двумя зайцами»: «Сколько естественного, живого юмора вложено в национальный характер, сыгранный в сложной гротесковой манере. Персонаж молодого актера был грустным, трогательным, вместе с тем невероятно смешным и при этом абсолютно узнаваемым типом».

Петр Ефимович — одной крови с Олегом Ивановичем: никогда не играл ни в какие игры с властью, не входил ни в какие группировки, группки и коалиции, не возглавлял общественные организации и даже не помышлял о том, чтобы сделать это, поступал всегда так, как считал нужным.

Тодоровский, говоривший, что и роли второго плана в исполнении Борисова становились в кинолентах первостепенными, называл его актером глубоким, мощным, многогранным и неожиданным, говорил, что с первого взгляда тем, кто Олега Ивановича знает мало, он мог показаться человеком жестким и малокоммуникабельным, что к истине не имело никакого отношения, поскольку Борисов, стоило только узнать его чуть ближе, представал натурой тонкой, доброй и ранимой. «Олег Иванович, — характеризовал Борисова Петр Ефимович, — прекрасный товарищ, всегда придет на помощь, щедр, общителен и блестящий рассказчик».

Тодоровский рассказывал об эпизодах работы над фильмом — историей о человеке, который прожил, как ему казалось, не предназначенную ему жизнь. Природа щедро одарила этого человека, но он не смог заняться любимым делом.

Накануне первого съемочного дня весь Киев заволокло густым туманом. Он поглотил дома, деревья, людей… На душе у членов съемочной группы было тоскливо: Борисов прилетел всего на три дня, а предстояло снять финал фильма и еще несколько сцен.

Олег Иванович успокаивал Петра Ефимовича:

— К утру растянет.

И действительно, утром следующего дня резко похолодало, туман исчез. Но бесплатная массовка, собранная горкомом комсомола, стала неуправляемой — студенты, одетые в легкие костюмы стройотрядовцев, спасаясь от холода, разбегались кто куда. Назревала катастрофа — фильм без финала.

В самый критический момент, когда рушилось все, к камере подошел Олег Иванович (он снимался без головного убора и в легком плаще), взял гитару и сказал:

— Давайте снимать!

Включили фонограмму песни, которую исполнял главный герой, и Тодоровский увидел, как мгновенно изменилось выражение его лица. Он будто стряхнул с себя усталость, бессонную ночь, плохое настроение, ударил по струнам и зашагал по улице.

Замерзшие студенты приободрились, подхватили песню и вслед за Борисовым двинулись по улице. «Другой бы, — говорил Тодоровский, — сидел себе в сторонке и ждал, когда ему создадут „нормальные“ условия работы. Олег Борисов не исполнитель, он — друг фильма. Болеет за дело, живет своим героем, тщательно работает над текстом, беспокоится о своих партнерах, вносит полезные предложения и потому является в равной мере с другими членами киногруппы полноправным соавтором фильма…» Тодоровский и Борисов главным героем фильма сделали доброту, которая, как всякая истинная доброта, не нуждается в наградах.

Леонид Квинихидзе, решивший экранизировать «Гиперболоид инженера Гарина», назвал поначалу фильм «Преступления П. П. Гарина», но на Гостелерадио, для которого кинокартина снималась, настоятельно порекомендовали убрать из названия слово «преступления». Так появился «Крах инженера Гарина» с Олегом Борисовым. На роль Гарина просматривались Регимантас Адомайтис и Анатолий Ромашин. Квинихидзе подумывал и о том — шальная мысль, — чтобы пригласить Евгения Евтушенко, которого режиссер называл «авантюристом по натуре», но первые же пробы Борисова показали, кто должен играть Гарина.

Гарин — Борисов ошеломил зрителей фильма, не очень-то, надо сказать, крепко сбитого, но оказавшегося весьма заметным событием кинематографа благодаря блистательной работе Олега Борисова, постоянно пребывавшего в фильме в диапазоне «ангельская ситуация — ситуация дьявольская».

«Борисов доказывал, — пишет Андрей Караулов, — что борьба за осуществление даже самой высокой идеи может в конце концов превратиться в нечто противоположное, в фанатизм. Борисов верил, знал, что Гарин хотел миру добра, но он хотел и власти, а так не бывает, в этом случае желание сделать людям добро все равно превращается в демагогию, ибо власть — это всегда чье-то сопротивление, а значит, и кровь. Его стихийный темперамент был, конечно, сродни актерскому темпераменту и имел театральную начинку. Маниакальность впервые мелькнет в нем в третьей серии фильма — только в третьей, в тот самый момент, когда он смотрит на срез опаленного камня. О чем он думает в эту минуту? О том, что люди стали нападать на него все чаще и чаще? О безвыходности своей ситуации? О том, что он постарел? Люди так устроены, что не хотят, не желают признавать особые права гения. Казалось бы, как просто: в жизни все равно побеждает сильнейший, но зачем же нужна эта схватка, что она дает тем, кто все равно проиграет, разве не проще, разве не честнее, разве не благороднее, наконец, сразу уступить дорогу? Ведь речь идет не о рабстве. Не об оковах и цепях. (Не надо путать.) Ум Гарина не только соответствует силе его инженерного гения, но,