когда жизнь человека зависит от тормозного башмака, от сломанного прибора, от рычага, от кнопки, — а вернее, от тех, кто при них и за них отвечает. Кто согласится погибнуть из-за того, что у кого-то совести не оказалось?»

— Вот такие, как ты, и есть главное зло, — говорил следователь Ермаков — Борисов журналисту Малинину — Солоницыну. — Вы своими баснями морочите людям голову. Создаете превратную картину жизни. Отучаете работать, уважать законы.

— Да и ты всерьез считаешь, что изменится к лучшему, если действовать сильными средствами?

— Да… Сильными!.. Сильными. В том числе.

Выборнов Борисова повторял, можно сказать, Ермакова в «Серебряной свадьбе»: «Все порядка хотят? Только — какого?.. Чтобы на страхе держался? Это мы можем… А дальше-то что?» И — рефреном — «гвоздь» от матери Выборнова: «Власть без совести — бессовестная, а совесть без власти — бессильная!»

«Казалось бы, все было написано, отрепетировано, известно от корки до корки, — рассказывает Абдрашитов о работе Олега Борисова в фильме „Остановился поезд“. — Вроде бы актеру самому негде разгуляться. А он… Теперь, когда фильм готов и когда Борисов так много привнес в роль, наполнил ее своим животворящим характером, теперь мы с Миндадзе могли бы написать повесть о том, как остановился поезд. Повесть не только об этом происшествии, но и о такой неповторимой, ярко индивидуальной человеческой личности, какая создана Борисовым и какая получилась в конечном итоге. От этого артиста идет какая-то радиация. Тут — магнитное творческое поле…»

Борисов силой своего актерского дарования настолько обогатил роль следователя, что даже Александр Миндадзе, признав, что экранный Ермаков существенно отличался от сценарного, сказал: «После просмотра фильма я, наверное, мог бы написать о таком следователе Ермакове, которого сыграл Борисов».

Миндадзе, до поступления во ВГИК работавший секретарем в суде, — яркий, к слову, представитель литературного кинематографа, направления создателей, среди которых Евгений Габрилович, Илья Нусинов, Семен Лунгин, Юлий Дунский, Валерий Фрид, Евгений Григорьев, Юрий Клепиков, Анатолий Гребнев, замечательной визуальной прозы, говорил, что сценарные ремарки для Борисова всегда были «воздухом».

«Парад планет» выпускался с огромным трудом. Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе очень долго, по словам режиссера, «пытались ломать». Сценарий фильма, поначалу называвшийся «Сборы» (по заключительной части трилогии украинского писателя Евгения Гуцало — романа «Парад планет»), был готов к концу 1979 года. Режиссер и сценарист решили, что нужно пробивать его в Госкино как можно быстрее, но в декабре 1979-го советские войска вошли в Афганистан, и картину решили не запускать. Абдрашитову и Миндадзе сказали: «Ждите». Ленту запустили в 1983-м.

1984 год стоял на дворе — перестройкой и гласностью творческие союзы разбужены еще не были, и к авторам ленты подошли с иезуитской точностью. Был сформирован специальный — «летучий» — художественный совет, в его состав ввели чиновников из горкома КПСС, киноначальников и для того, чтобы создать видимость участия в действе творческих людей, нескольких кинематографистов. Но только не тех, которые (как, например, Михаил Абрамович Швейцер), посмотрев фильм, говорили, что он им понравился. «И как только было произнесено „фас“, — рассказывает Вадим Абдрашитов, — наши коллеги начали рвать нас на части. Кто-то из тех, кто в этом участвовал, и сегодня благополучно существует. Когда проработка закончилась, а она продолжалась часа три, было сказано: „Вадим, вы просто упрямитесь. Ведь это не мы, чиновники, указываем вам на недостатки вашей картины, а ваши же товарищи вам добра желают…“ Зато были и люди, которые достойно себя повели, их имена могу назвать: Хуциев, Бондарчук, Басов, Таланкин, Райзман…»

Все поправки, которые были сделаны Госкино, антихудожественны и повредили картине. «Парад планет» цензурировали под эгидой заботы о советском зрителе, основные претензии были по эстетической линии. Абдрашитову и Миндадзе говорили: зритель должен понимать, что именно происходит в ленте, куда именно идут герои и зачем они туда идут. Начальство было уверено, что герои должны были хоть что-то делать, хоть чем-то заниматься! Например, рыбачить (было бы понятно, что они рыбаки). Или просто сидеть и выпивать — даже это было бы понятно: выпивохи. А так не ясно, почему они на привале чай попивают, почему никто не курит, не пьет. Это казалось подозрительным. Поэтому было привнесено огромное количество поясняющих реплик. «В сцене, где герои приходят в город женщин, нас, — рассказывает Абдрашитов, — попросили вставить реплику: „Это что — текстильный городок?“ Этого не было в сценарии. А когда капитан говорил герою Олега Борисова: „Вас больше нет. Вас ‘накрыло’, убили вас. Отдыхайте, старший лейтенант!“ — растерянный Борисов отдавал честь и отвечал: „Служу Советскому Союзу!“ Эту реплику вырезали, потому что она звучала саркастически. Но артикуляция-то осталась! Шито белыми нитками!»

Юрий Яковлевич Райзман, художественный руководитель Третьего творческого объединения на «Мосфильме», которому картина, надо сказать, не понравилась, и в своем кабинете он, по свидетельству Абдрашитова, «просто топтал ее ногами» и стучал линейкой по столу, говорил: «Как вы не понимаете, Вадим, это же ваш провал!» — повел себя тем не менее безукоризненно и убедительно доказывал генеральному директору киностудии, что «Парад планет» — это творческая удача. Называл фильм замечательным, новаторством. У картины, говорил, «своеобразный язык».

В «Параде планет», фильме (как, впрочем, и все фильмы Абдрашитова) умном, добром, щедром, пророческом, людей предупреждающем, Борисову досталась роль практически без слов. В сценарии их было значительно больше. Доводилось слышать, будто Абдрашитов и Миндадзе пошли в «Параде…» на эксперимент, лишив Костина — Борисова заметной части текста, предусмотренного сценарием. Это, полагаю, не эксперимент, а понимание реального объема наполнения Олегом Ивановичем роли. Не обнаружить в отечественном кино другого артиста, который бы молчал столь выразительно. «Режиссер, — пишет Наталья Радько, — оставил Борисова — не актера, а человека — наедине с тем, что может быть жизнью и может оказаться смертью… С тем, что так грозно, величественно, неумолимо. И беззащитная, храбрая человечность отразилась в смятенном, тревожном взгляде, в удивительно прекрасном лице. Крупный план Олега Борисова стал одним из самых сильных выразительных средств в стилистике Вадима Абдрашитова». В «Параде…» Борисов создал поразительный образ. Именно создал, а не «организовал» его с холодным использованием своей техники и мастерства.

Борисов считал, что каждому артисту нужно пройти через немое кино — кино без слов: это даст совершенно новое состояние и свободу, откроет второе дно. Образцом называл молчащего Жана Габена. И добавлял: «Каждому человеку „немое кино“ какое-то время бывает полезно. Даже писателю — помолчать».

Если в фильме есть крупный план, можно обходиться без длинного монолога. Борисов и обходился. Борисов обогащал любой материал, играл больше, чем написано. Его герой в «Параде…» внешне живет одной жизнью, а внутренне — другой. «Никого не хочу обижать, — говорит Александр Миндадзе, — но таких актеров