не имел, чем Бетт занимается. – Он присвистнул. – Когда она по-настоящему втягивается, от нее, можно сказать, сияние исходит. Я привык считать себя довольно умным, но в этом отделе у всех либо оксфордский диплом первой степени, либо опыт перевода древнеегипетских папирусов. Мозги вроде моих рядом с Бетт – это как медный двухпенсовик против золотой гинеи. А вот Гарри, он крепкий, солидный фунт стерлингов. Ничего удивительного, что на меня она и не взглянула, а его заграбастала.

– Сочувствую, – выдавила Маб.

– Ничего, переживу. – Он пожал плечами. – Кроме того, если я немного потерплю, Гарри может убраться домой к жене, и тогда, как знать, вдруг Бетт обратит на меня внимание… Мечтать не вредно, да? А пока… – Джайлз положил окурок на стоявшее на ночном столике блюдце и дотронулся ладонью до ее щеки. – Ты хочешь кое-кого забыть, и я тоже. Теперь, когда мы оба протрезвели, может, попробуем?

Какая-то часть Маб хотела согласиться, только бы отвлечься от невыносимо нывшей головы. Но речь шла о Джайлзе, одном из немногих оставшихся у нее друзей, и он заслуживал кого-то получше женщины, которая собиралась просто зажмуриться и представить себе другого на его месте.

– Джайлз, я не могу.

Он улыбнулся и убрал руку.

– Тогда как насчет завтрака, моя королева?

Глава 57

ИЗ «БЛЕЯНЬЯ БЛЕТЧЛИ». МАРТ 1944 ГОДА

Поезда и вокзалы… Как важны они стали в войну. Сколько раз у нас разбивалось сердце, сколько раз мы возвращались домой, сколько восторга и страданий пережили на перронах, окруженные толпой, зажав билет во вспотевшем кулаке?

На этот раз ждать на перроне Юстонского вокзала пришлось Озле.

Мелькнули пепельно-золотистые волосы – и вот он, Филипп, проходит сквозь толпу своей свободной походкой. С Рождества он ей не писал и не предлагал встретиться – до сегодняшнего дня. Говорил, что дел по горло: его перевели на новый эскадренный миноносец класса «W» в Ньюкасле-на-Тайне…

«Ну что же, ничего необычного», – думала Озла, глядя, как он приближается. У нее тоже было дел по горло: надвигался июнь, а с ним и высадка союзников, так что переводчики в Четвертом корпусе трудились без роздыху. Но сколько она ни убеждала себя, что все в порядке, в памяти всплывал холодный голос Филиппа в «Кларидже»: «Ты так толком и не ответила на мой вчерашний вопрос. О том, почему перестала мне писать».

И еще голос Дэвида, друга Филиппа: «Они с принцессой Елизаветой поладили лучше некуда…»

Филипп остановился перед ней:

– Привет, принцесса. – Он изучил ее розовое платье с голубоватым отливом – то самое, в котором она была, когда они впервые здесь встретились, – остановил взгляд на своем морском значке, приколотом на корсаже, невольно улыбнулся, взял ее руку и поцеловал. – У меня в распоряжении лишь этот вечер. Завтра надо возвращаться в Ньюкасл – столько дел… Мне поручено присматривать за подготовкой «Уэлпа» к спуску.

– «Уэлп»?[78] Ну и имечко для боевого корабля.

– Судно хорошее, быстрое… – Он начал вдохновленно описывать корабль, используя технические термины и помогая себе жестами. Озла знала, что ему не терпелось вернуться в море. Мужчины вроде Филиппа просто созданы для того, чтобы плавать по бурному океану, уворачиваясь от пуль, а не сопровождать дам по Лондону. – А как у тебя? – Он просунул ладонь Озлы себе под локоть и потянул ее назад, под прикрытие стены. Только что с грохотом прибыл очередной состав, на перрон спрыгивали солдаты с вещмешками, спускались издерганные матери, распекая детей. – А ты чем занимаешься на своей скучной службе, Оз?

«Ну, например, вчера мы от души посмеялись над герром Гитлером, – могла бы ответить ему Озла. – Похоже, он отказался от мысли, что высадка союзников состоится во Франции. Он думает, что это произойдет в Норвегии, – правда, смешно, Филипп? Если даже бывшим дебютанткам понятно, что союзникам не пробиться через штормящее Северное море, а затем не взобраться по скалистым берегам на сушу, то, казалось бы, уж верховный предводитель Рейха, задуманного на тысячу лет, должен дотумкать до такого. Но он ни о чем не догадался, и теперь над ним заходится от смеха полный корпус женщин. Вот примерно так прошла моя неделя. Правда, забавно?»

– Да как обычно, ничего интересного! – Озла сжала руку Филиппа. – А вот тебе, похоже, есть что рассказать, если верить твоему дружку Дэвиду. Он мне позвонил после Рождества и сообщил, что бедняжка Лилибет втюрилась в тебя по уши. Надеюсь, ты не разбил сердце нашей принцессы. – Она постаралась говорить тепло и иронично, ожидая, что и он посмеется в ответ.

Но Филипп не рассмеялся, а лишь взглянул на нее.

– Да, я все думал, дошли ли до тебя слухи, – произнес он уже с совсем другим выражением на лице.

– А у них есть основания?

– Нет. Оснований нет.

– Тогда что же?.. – Озла не знала, как закончить фразу. Они стояли на перроне и молчали. Сколько раз за эти годы они поджидали здесь друг друга? – Филипп, я не ревную. Хотя, думаю, именно на это и рассчитывал Дэвид – иначе зачем звонить девушке друга и рассказывать ей, что все Рождество напролет с этого самого друга не спускала глаз семнадцатилетняя девчонка в трико?

– Елизавета еще слишком юная. Рано строить для нее матримониальные планы, – отрезал Филипп.

– Матримониальные планы? – Сердце Озлы неприятно застучало. – И кто же их строит?

Пауза.

– Я бы предпочел закрыть эту тему, Оз.

– Да я ведь не пытаюсь лезть в… королевские дела, – проговорила она. – Но ты дал мне вот это, – она дотронулась до его морского значка у себя на груди, – и за последние четыре года не раз и не два говорил, что любишь меня. Пусть наши отношения и шли не лучшим образом в последнее время, мне кажется, у меня все же есть право знать, что твое имя возникает в чьих-то матримониальных планах относительно третьего лица.

– Не возникает. Еще слишком рано для такого, – отмахнулся он.

– Какая прелесть. – Значит, что-то там действительно есть, не просто досужие сплетни. Озла медленно выдохнула. – Так что же, мне подождать год-два и снова спросить? Тогда тоже будет слишком рано? Или уже слишком поздно?

– Озла, давай оставим этот разговор. Пойдем поужинаем морским языком и шампанским в «Савое».

– У меня пропал аппетит.

Они стояли, уставившись друг на друга. Перрон почти опустел; толпа, вывалившаяся из последнего поезда, рассеялась, а пассажиры следующего состава еще не подошли.

– Я отказываюсь обсуждать это здесь, – сказал Филипп, и Озла уловила нотку августейшего презрения, которая так редко пробивалась в его голосе, – презрения к тому, чтобы затрагивать на людях любую мало-мальски личную тему.

– Более приватной обстановки, чем эта,