– Простите, сэр, если я перебиваю вас, – сказал мистер Пиквик, – но, раньше чем вы начнете говорить и действовать согласно тому мнению, какое могли себе составить на основании данных здесь показаний, я должен заявить о своем праве быть выслушанным, поскольку я лично в этом заинтересован.

– Попридержите язык, сэр! – повелительно сказал судья.

– Я должен подчиниться, сэр, – сказал мистер Пиквик.

– Попридержите язык, сэр, – перебил судья, – или я прикажу вас вывести.

– Вы можете приказать своим подчиненным все, что вам угодно, сэр, – сказал мистер Пиквик. – Узнав на собственном опыте субординацию, какая ими соблюдается, я нимало не сомневаюсь, что любое ваше приказание будет исполнено, сэр, но беру на себя смелость, сэр, заявить, что я настаиваю на своем праве быть выслушанным, пока меня не выведи насильно!

– Пиквик и принцип! – воскликнул мистер Уэллер звучным голосом.

– Сэм, молчите, – сказал мистер Пиквик.

– Нем, как прорванный барабан, сэр, – ответил Сэм.

Мистер Напкинс устремил крайне изумленный взгляд на мистера Пиквика, проявившего столь необычайную смелость, и, казалось, собирался дать весьма гневную отповедь, но в это время мистер Джинкс дернул его за рукав и шепнул ему что-то на ухо. На это судья ответил вполголоса, и шепот возобновился. Джинкс, по-видимому, в чем-то его убеждал.

Наконец, судья, проглотив с кислой миной свое нежелание слушать, повернулся к мистеру Пиквику и резко спросил:

– Что вам угодно сказать?

– Во-первых, – начал мистер Пиквик, бросая сквозь очки взгляд, от которого даже Напкинс дрогнул, – во-первых, я желаю звать, на каком основании привели сюда меня и моего друга?

– Обязан я отвечать ему? – шепнул судья Джинксу.

– Я думаю, что вы лучше сделаете, если ответите, сэр, – шепнул Джинкс судье.

– Мне дана была под присягою информация, – сказал судья, – что есть основания опасаться дуэли, которую вы затеваете, а этот другой обвиняемый, Тапмен, ваш сообщник и подстрекатель. Посему... ну как, мистер Джинкс?

– Разумеется, сэр.

– Посему я постановляю вас обоих... мне кажется, я не ошибаюсь, мистер Джинкс?

– Разумеется, сэр.

– Э... э, что, мистер Джинкс? – раздражительно спросил судья.

– Найти поручителей, сэр.

– Именно. Посему я постановляю, как я уже начал говорить, когда меня перебил мой клерк... постановляю найти поручителей.

– Надежных поручителей, – прошептал Джинкс.

– Я потребую надежных поручителей, – сказал судья.

– Из жителей этого города, – прошептал Джинкс.

– Которые должны быть жителями этого города, – сказал судья.

– Пятьдесят фунтов каждый, – прошептал Джинкс, – и, конечно, домохозяева.

– Я потребую два залога по пятьдесят фунтов каждый, – сказал судья громко и с большим достоинством, – и поручители, конечно, должны быть домохозяева.

– Помилуй бог, сэр! – воскликнул мистер Пиквик, который, как и мистер Тапмен, был вне себя от изумления и негодования. – Мы совершенно чужие люди в этом городе. У меня нет ни одного знакомого среди здешних домохозяев, точно так же как нет ни малейшего намерения драться с кем бы то ни было на дуэли.

– Возможно... возможно... – промолвил судья, – не так ли, мистер Джинкс?

– Разумеется, сэр.

– Что вы имеете еще сказать? – осведомился судья.

Мистер Пиквик имел сказать многое и несомненно сказал бы, далеко не к своей выгоде и не к удовольствию судьи, если бы его в тот самый момент, когда он сделал свое заявление, не дернул за рукав мистер Уэллер, с которым он немедленно завязал столь оживленный разговор, что вовсе не слышал вопроса судьи. Мистер Напкинс не принадлежал к числу людей, способных повторять подобного рода вопросы, и посему, предварительно откашлявшись, он приступил к вынесению приговора, сопровождавшемуся почтительным и восхищенным молчанием констеблей.

Он приговаривал Уэллера уплатить штраф в два фунта за первое применение физического насилия и в три фунта за второе. Он приговаривал Уинкля к уплате штрафа в два фунта, а Снодграсса в один фунт и сверх того потребовал от них подписки в том, что они будут пребывать в мире с подданными его величества и, в частности, с его верноподданным слугой Дэниелем Граммером. Пиквика и Тапмена он уже обязал представить поручителей.

Как только судья умолк, мистер Пиквик с улыбкой, вновь засиявшей на его благодушной физиономии, шагнул вперед и сказал:

– Прошу прощенья у судьи, но не предоставит ли он мне несколько минут для конфиденциального разговора с ним по вопросу, чрезвычайно важному для него самого?

– Что? – сказал судья.

Мистер Пиквик повторил свою просьбу.

– Это в высшей степени необыкновенная просьба, – сказал судья. – Конфиденциальная беседа?

– Конфиденциальная беседа, – подтвердил мистер Пиквик, – но так как часть тех сведений, которые я желаю сообщить, получены от моего слуги, то я хотел бы, чтобы он при этом присутствовал.

Судья посмотрел на мистера Джинкса; мистер Джинкс посмотрел на судью; полицейские с изумлением посмотрели друг на друга. Мистер Напкинс вдруг побледнел. Может быть, этот Уэллер, в минуту раскаяния, желает раскрыть какой-нибудь тайный заговор, составленный против его жизни? Об этом страшно было подумать. Ведь он общественный деятель, и он побледнел еще больше, вспомнив Юлия Цезаря и мистера Персевела[89].

Судья снова посмотрел на мистера Пиквика и сделал знак мистеру Джинксу.

– Что вы думаете об этой просьбе, мистер Джинкс? – прошептал мистер Напкинс.

Мистер Джинкс, который хорошенько не знал, что о ней думать, и боялся промахнуться, нерешительно улыбнулся и, скривив губы, медленно покачал головой!

– Мистер Джинкс, вы осел! – торжественно сказал судья.

Услышав такое заключение, мистер Джинкс снова улыбнулся – улыбка вышла более бледной, чем в первый раз, – и шаг за шагом отступил в свой угол.

Мистер Напкинс в течение нескольких секунд обдумывал вопрос самостоятельно, а затем, встав с кресла и предложив мистеру Пиквику и Сэму следовать за ним, направился в маленькую комнату, которая сообщалась с камерой судьи. Предложив мистеру Пиквику удалиться в другой конец маленькой комнаты и придерживая рукой приоткрытую дверь, дабы иметь возможность отступить немедленно при малейшем намеке на враждебные действия, он выразил готовность выслушать сообщение.