смущённо прикрывали рты накрахмаленными платками. Разумеется, столь страшные увечья не могли не сказаться на дикции — их речь представляла собой жуткое и противоестественное подобие английского языка, которое скорее пристало земноводным или рептилиям — влажное хлюпанье в сочетании с отрывистыми щелчками зубов.

Должно быть, одна из девушек рассказала смешную шутку — сразу несколько её товарок прыснули со смеху, распахнув свои гноящиеся чудовищные пасти в нечеловеческом оскале, наружу прыснули капли свернувшейся крови, испещрившие их белоснежные фартуки.

— Эй, не стойте столбом! — Лэйд добродушно ткнул споткнувшегося Уилла локтем в плечо, — Иначе, чего и гляди, вас переедет какой-нибудь грузовой локомобиль. Слушайте, вы уверены, что сносно себя чувствуете? Вид у вас в самом деле нездоровый. Конечно, это всё здешний воздух… Когда выберемся отсюда, сделайте ингаляцию с парами эвкалиптового масла, это уберёт боль в лёгких.

— Вы видели это, мистер Лайвстоун? — Уилл и в самом деле захлёбывался, но едва ли из-за ядовитых паров, которыми дышал последний час, — У этих девушек, у них… Их рты… Господи Святой Боже, какое чудовищное надругательство над человеческой природой! Какая мерзость! Уму непостижимо!

Лэйд, взяв его за плечо, увлёк дальше — ни к чему было привлекать внимание. На языке Коппертауна, с которым он был почти незнаком, подчас даже неосторожное слово или жест могли привести к неприятным и в высшей степени конфузливым ситуациям.

— Успокойтесь, — посоветовал он Уиллу, — Я-то думал, месяц, проведённый в Новом Бангоре, в достаточной степени укрепил ваши нервы…

— Причём тут нервы! — раздражённо бросил Уилл, всё ещё находившийся под впечатлением от увиденного, — Эти девушки… Какой, какой грех должны были совершить эти юные прекрасные создания, чтобы заслужить подобную кару?

— О, весьма существенный, — Лэйд и сам почувствовал облегчение, когда они миновали толпу, хоть и не хотел себе в этом признаться, — Тот, за который миллионы людей расплачиваются самым ужасным образом на протяжении многих веков. Они родились бедными.

— Что вы имеете в виду?

Лэйд вздохнул, невольно втянув в себя новую порцию ядовитого смога, но смог не закашляться.

— Это не Его творения. Другого чудовища, по имени Роберт Солсбери[166].

Уилл наморщил лоб. Так старательно, что вновь сделался на школяра. Ему пора завести усы, подумал Лэйд, чтобы избавиться от этих ребяческих черт…

— Не уверен, что мне знакомо это имя.

Лэйд лишь поморщился. Если Уилл хотел позабавить его этой глупейшей шуткой, мог бы придумать что-то получше.

— И вы никогда не слышали про «фосфорную челюсть»?

— Нет и, честно говоря, не жалею об этом. Ничего ужаснее в жизни не видел.

— Обычное дело на спичечных фабриках. Если вы не знали, белый и жёлтый фосфор, из которых изготовляют спички, крайне ядовиты. Это доподлинно известно всем фабрикантам и управляющим фабрик, но очень редко — их несчастным работницам, которые трудятся за пять пенсов в день. На обед им обыкновенно выделяют минут десять — неудивительно, что обедают они той едой, которую принесли с собой и на рабочих местах. Крохотные частицы фосфора, которых полно в мастерских, во время еды попадают им в рот и через маленькие ранки проникают внутрь, где становятся очагами так называемого фосфорного некроза. Это гниение ткани, Уилл. Зубы, челюсти, язык, дёсна — всё это гниёт заживо, причиняя невыносимую, сводящую с ума, боль.

— Воистину, — пробормотал Уилл потрясённо, — Некоторые рождаются к сладкому наслаждению, другие — к бесконечной ночи.

Лэйд не понял этой сентенции — должно быть, что-то из богословских трудов.

— Неправда ли, отрадно сознавать, что в некоторых областях мы способны опередить самого Левиафана? Если желаете, я покажу вам кожевенные цеха на южной стороне Коппертауна. Ядовитое зловоние от обрабатываемых шкур таково, что люди задыхаются без смоченных в карболке тряпок, которыми приходится набивать рот. Кроме того, в кожевенном производстве во множестве используются едкие кислоты и щёлочи, которые неизбежно попадают на кожу. Посматривайте внимательней по сторонам, Уилл. Если среди прохожих вам попадётся багровое существо, с которого гноящаяся кожа слазит клочьями, оставляя багровые нарывы, наверняка это служащий «Уайт и Лоу», «Братьев Троттенхейм» или «Большой кожевенной компании Хк. К. Дж. Ливингстона, собственное производство».

— Хватит, — попросил Уилл, — Это отвратительно.

— Уж точно не отвратительнее, чем детский труд. Знаете, сколько получает в день десятилетний мальчишка, таскающий в печь кирпич или рвущий жилы на переноске стального лома? Два пенса в день. А знаете, сколько длится его рабочий день? Восемнадцать часов. В двенадцать таким детям впору выходить на пенсию — они похожи на дряхлых стариков. В пятнадцать их обычно вышвыривают на улицу, едва живых, как старые клячи, переломанных, полу-парализованных, ошпаренных, ослепших… Чем переводить таких на взрослую ставку с пятью пенсами за день, проще подыскать новых мальчишек, верно?

Уилл стиснул зубы, отчего мгновенно сделался старше.

— Хватит! — громко сказал он, — Расскажите о чём угодно, только не об этом. О чём там вы рассказывали перед этим? О механической жизни и этом, как его, Лудлоу…

— Лайдлоу, — поправил Лэйд, — Ну, раз уж вы настаиваете… Мистеру Лайдлоу принадлежала честь создания многих удачных моделей автоматонов, таких, как «Евдокс», «Зенон», «Исидор»… Ладно, «Зенон», пожалуй, не стяжал себе громкой славы на рынке, у него были небольшие дефекты конструкции. Кажется, что-то там с форсунками воздушного фильтра, из-за чего воздух периодически переставал поступать внутрь, давление в системе падало — и стальной слуга превращался в неподвижного истукана. Это даже дало повод злым языкам утверждать, что название этой модели определённо дано было не случайно[167]. Но мистер Лайдлоу никакого отношения к этому не имел, уверяю. Он не проектировал фильтра, подшипники, втулки, он создавал самую сложную часть автоматона — его мозг. То устройство, валики которого прокручивают перфорированный свиток с машинными алгоритмами, закладывая в механический разум последовательность логических операций. И, поверьте, в этой сфере он добился потрясающих результатов! Только амбиции его простирались ещё дальше. Он намеревался создать автоматона, подобного человеку.

— Вот уж едва ли! — вырвалось у Уилла, — Может, я и произвожу впечатление неотёсанного тупицы и мало что смыслю по части механической жизни, мистер Лайвстоун, однако мне пришлось повидать немало автоматонов за последнее время и, уверяю, ни один из них даже не приблизился к тому, чтобы сойти за человека! По большей части это просто жестяные болванчики, способные сносно выполнять нехитрые поручения и самые простые команды. Что уж там, к некоторым я бы даже не рисковал приближаться даже за полновесный соверен!

— Ну а мистер Лайдлоу был другого мнения, более того, он полагал, что нашёл нужный алгоритм, который оставалось лишь поместить внутрь механического мозга и надлежащим образом настроить. Да, рассуждал он, человеческий мозг есть орган величайшей сложности, однако достижения современной математики и машинерии вполне могут если не повторить его в точности, то копировать весьма близко к оригиналу. Ему эта задача