Первым, помнится, опомнился Зеча:

— Твою мать! Там же аул! Значит, духи. Назад. Обходим справа.

— Куда, мудак, обходим? — зло сплюнул Курт. — Вы, конечно, как знаете, а я…

Договорить ему не дал Бугай:

— Стой, падла! Куда? Ты что — к ним?

В ответ Курт сначала покрутил пальцем у виска, а потом показал на распоротое осколком колено:

— Всё, блядь. Приплыли.

Он остановился и достал из «лифчика» два рожка. Один повертел в руках и досадливо зашвырнул в снег — пусто. Другой кинул под ноги Бугаю со словами: «…там еще штук пять-семь вроде как». После чего положил автомат на снег и, спружинив, скатился с последней кручи, отделявшей дорожную насыпь от кладбища, тянувшегося вдоль ложбины.

Бугай с Зечей замерли: откуда-то снизу, по противоположному краю кладбища, там, где белели несколько крестов, меж мусульманских колонок осторожно продвигался дух с огненно-рыжей бородой. В быстро сгущающихся сумерках борода эта выделялась особо. Почти сразу Бугай с Зечей увидели и Курта. Он ковылял словно бы навстречу рыжебородому, до которого по прямой оставалось метров двадцать.

Бугай залег на краю дороги, вставив в свой автомат куртовский рожок. Зеча на одном инстинкте самосохранения пытался даже не отойти, а «отодвинуть тело»: куда-то вправо, вверх по дороге.

Но ни тот, ни другой не успели…

Сначала им показалось, что Курт поднимает руки. Еще бы секунду, и от щедро отсыпанных пяти его патронов остались бы одни дымящиеся гильзы. Но Курт обогнал события: правой рукой он достал «фэшку», потом еще что-то, секундно замешкался и в падении швырнул гранату в сторону рыжебородого.

Не достал. С рыжебородого слетела лишь неглубокая баранья шапка, оголив лысеющую голову. Сам Курт лежал навзничь, будто бы продолжал что-то держать и в левой руке, для надежности подобрав ее под себя.

Рыжебородый с колена всадил полрожка. Всадил зигзагом: так, чтобы захватить и залегших у дороги. Наверное, нервничал, потому что в итоге лишь скосил придорожные наросты засохшей грязи метрах в четырех от Зечи. Потом вдруг спохватился, сообразив, что и сам он сейчас на мушке у федералов.

Как он исчез, ни Зеча, ни Бугай не видели. А вместе с медленно спадающей взвесью из грязного снега и желтовато-песочного грунта на дорогу надвигались последние призрачные минуты перед полной темнотой. И тогда Зеча…

Нет, он даже не скомандовал, он просто тупо произнес: «Берем!», и скатился с дороги туда, где лежал Курт. Так что Бугай даже не успел вскрикнуть: «У него под мышкой вторая…»

Здесь, на месте, выяснилось, что в тело Курта впились несколько своих же осколков, а брошенная им граната срикошетировала от колонки. Теперь ее, некогда ярко-зеленую и заметную метров со ста, было уже не различить. Но Бугай оказался прав: в подогнутой руке Курт действительно сжимал вторую гранату и рука эта разжималась на глазах. Так хотел сам контуженый Курт.

А к кладбищу тем временем спускались несколько духов, с гиками шумно хрустя подмороженным хворостом. Вероятно, их кликнул рыжебородый. Правда, и со стороны «обнадеживавшей» дороги послышался хрумкающий в снегу топот десятка ног.

Зеча, наконец, разжал руку Курта, и еще одна граната опрокинула колонку. Затем Зеча помог Бугаю закинуть длинное тело товарища на плечо.

На спасительную дорогу они взбирались уже в кромешной темноте…

«И все-таки снег в тот вечер шел! Густой, липкий и теплый. Как кровь», — неожиданно отчетливо вспомнил Крутов, с усилием разлепляя веки и возвращаясь в реальность. В очень хреновую, надо сказать, реальность.

— …И все-таки я не понимаю, Женька! Ни хера не понимаю! — с отчаянной тоской заговорил Мешечко, увидев, что Крутов пришел в себя. — Как же так, а, дружище?! Ведь ты же — мент!

— Мент — это ты, Андрей. А лично я в этих ваших играх — пассажир случайный.

— Это как прикажешь понимать? — оскалился Мешок.

— Как хочешь, так и понимай… Под Новый год салат «оливье» кушаешь? Кино про «иронию судьбы» смотришь? Вот, это она самая и есть, ирония. А ментов, если честно, я по жизни всегда не очень…

— Так какого же ты тогда?!!

— А я тебе сейчас о чем толкую? Ирония… Ольга в менты из училок попала, Натаха — вообще бог знает из кого. Я… Да ты уже, по ходу, в курсе… Ну что ты на меня смотришь как на врага народа? Оборотня живого впервые узрел, что ли? Да вашего брата мента только поскреби хорошенько, каждый второй «случайным пассажиром» окажется, — натужно усмехнулся Крутов, посильнее затягивая повыше голени насквозь пропитанную кровью шмотку. — Ты не сердись, Андрей. Я ведь это не в обиду сейчас говорю. Если брать конкретно тебя, ты — мент настоящий, правильный. Базара нет. И коллектив себе подобрал душевный, можно даже сказать, с огоньком…Возможно, при иных обстоятельствах… Но так уж сложилось, что другим я первым присягал. Потому и ответку перед ними, перед первыми держать должен…

Закончив разбор половиц, Крутов с заметным усилием вытащил из тайника тяжелый металлический ящик, заставив тем самым Мешка невольно напрячься:

— Не ссы, не бомба! — прочитал его опасения Женя и открыл крышку: ящик оказался доверху набит зелеными купюрами американских денег.

— Богато живешь! — удивленно присвистнул Андрей.

— Да уж, не чета вам, котам помойным!

Крутов сгреб в охапку кучку бумажек, подполз с нею к кровати Димки Яснова и со словами «Ты ведь не против?» принялся запихивать их под матрас. Закончив прятать деньги, Женя отполз на исходную и задумчиво на глазок оценил оставшуюся сумму.

— А вот что с этим делать, ума не приложу. Государству отдавать — жалко. Может, ты возьмешь, а? Тачку купишь. Да ты не криви морду-то: не себе купишь, в отдел. Сколько можно на таком говне рассекать?

— Не возьму. Кровь на них. В том числе МОИХ.

— Это верно… Знаешь, на моем персональном счете чужих жизней немерено, а по-настоящему горько и стыдно только за одну. За бомжа нашего, за Демидыча.

— А за Наталью, получается, не стыдно и не горько? — зло спросил Андрей.

— Натаха, то история другая. То, считай, в бою. А бомж этот… Знаешь, это ведь его Бугай по моей просьбе?

— Знаю.

— Откуда?

— Сегодня днем узнал. От Наташи. Ей Демидыч, перед тем как его «транспортные» от нас вывезли, успел шепнуть, что видел вас, всех троих, в кафе на Рубинштейна.

В тусклых, болезненных глазах Жени вспыхнули искорки эмоции, близкой к потрясению:

— Так она знала?!

— Скажем так, догадывалась. И все это время пыталась в тебе разобраться. К сожалению, в одиночку.

— М-да… Огонь-баба. А ведь она по тебе, придурку, сохла. А ты в это время за Ольгой волочился. Чуть ли не на ее глазах. А ведь Северова супротив твоей Ольги — это все равно что столяр супротив плотника.