— А я вас помню…

И Яр мгновенно вспомнил. И обрадовался:

— В поезде! Да?

Мальчик быстро кивнул:

— Ага. Вот…— он положил Яру на колени коричневую руку. На ней пониже острого локтя был тёмный рубец.

— Помните, вы порохом присыпали, чтобы скорее зажило? И правда, быстро зажило, только порох въелся под кожу.

Яр коротко вздохнул от горячего толчка ласковости к этому одинокому и беззащитному на вид пацанёнку. Распахнул куртку, придвинул мальчика к себе, накрыл его плечи косматой полой. И тот сразу доверчиво прижался к Яру.

Помолчал немного, глянул на Яра, подняв острый подбородок, спросил полушёпотом:

— Значит, нашли того мальчика, за которым ехали?

— Нашёл…

— Я посижу тут немножко с вами, ладно?

Яр прижал его ещё плотнее. Он ощутил сквозь рубашку его тепло, гибкую твёрдость мальчишечьих рёбер, а за ними частое и упругое биение сердца.

"Они же настоящие! — ахнул про себя Яр. — Они живые, как мы! В точности! Как они могут исчезнуть, улететь?"

Мальчик пошевелился и опять посмотрел на Яра. Может быть, ему хотелось поговорить, но он не знал, о чём? Яр сказал осторожно и ласково:

— Значит, вы собираетесь вместе не только под Новый год? Тогда, летом, ты тоже спешил с кем-то встретиться…

— Конечно! — охотно откликнулся мальчик. — Тогда был большой летний сбор ветерков. Мы хотели договориться, как остановить тучу, если снова будет нашествие…

— Договорились? — быстро спросил Яр.

— У нас не хватает сил. Даже если мы все-все соберёмся, мы не можем остановить никакое облако… А большие ветры нас не слушают, им всё равно. Они ведь никогда не были людьми…

"Значит, всё это сказки, что ветерки могут соединяться в ураган", — печально подумал Яр. И, чтобы грустью не задеть мальчика, заговорил о другом:

— А весной и осенью у вас бывают сборы?

— Да. Тоже большие. И маленькие сборы бывают, когда мы тоже… превращаемся в людей. Но это не надолго…

— А когда вы… когда ветерки, то как живёте?

Он улыбнулся — и озорно, и с грустинкой:

— Ну, как… Летаем. Листьями шелестим, форточками хлопаем, балуемся… Иногда змеи воздушные помогаем ребятам запускать или кораблики гоняем по лужам, это ведь тоже работа… А я могу хоть каждый день в человека превращаться, только не на много времени, минутки на две… Многие могут.

— И превращаются? — нерешительно спросил Яр.

— Не часто. Потому что какой толк? Побегаешь две минуты, поиграешь, а потом опять лети…

— А много вас, ветерков, на свете?

— Наверно… Нас же никто не считал, — засмеялся мальчик. — По лесам, по морским берегам, в полях…

— И в Пустом Городе. Да? — сказал Яр.

— Да. Там больше всего тех, кто стал ветерками после восстания…

— А ты? Я думал, ты тоже… после…

— И я, — кивнул мальчик. — И Денёк. И Косматик… ну, тот, курчавый. Только нам в лесу больше нравится, чем в городе. Но мы туда часто летаем. Кино смотрим и просто так…

"Кем же ты был, малыш, до восстания? Как жил? Кто твои отец и мать, помнишь ли их? — думал Яр. — Спросить бы про это… И про само восстание. Что же там было?" Но он не посмел. Только сказал, будто был в чём-то виноват:

— Жаль, что мы не можем встречаться почаще… Но мы ещё, наверно, встретимся, да?

Мальчик опять зашевелился под курткой. Прошептал:

— Наверно. А вы хотите?

— Ещё бы…

— Я тоже… А сейчас уже недолго осталось. Часы подходят.

— Какие часы?

— Солнечные… Хотите посмотреть? — Он вдруг вскочил (и куртка разлетелась). Взял Яра за руку маленькими горячими пальцами. — Пойдёмте.

Он повёл Яра от костра на дальний край поляны. Здесь сохранился незатоптанный участок снега — размером с большой ковёр. В центре его была воткнута сосновая жердь (к ней не вело ни единого следа). Вокруг жерди кто-то начертил широкое кольцо и разделил его двенадцатью короткими линиями.

К самой большой черте (она смотрела прямо на север) подбиралась тонкая фиолетовая тень.

"Ещё минут десять", — подумал Яр.

— Как коснётся — всё. Полетим, — тихо сказал мальчик. — Ничего не поделаешь…

В этом "ничего не поделаешь" была привычно сжатая печаль и в то же время как бы желание утешить — и себя, и Яра. Яр даже зажмурился от резкого ощущения вины перед этим мальчишкой. А в чём он был виноват? И что он мог сделать для ветерков? Он опять ощутил себя заброшенным новичком на Планете, где были чужие законы и непонятные силы.

Надо было что-то сказать мальчику, и Яр проговорил скомканно и неуверенно:

— Но, когда вы летаете ветерками, вы же, наверно, по-прежнему вместе?

— Когда вместе, а когда поодиночке. Это всё равно не так, как здесь, на поляне, — отозвался мальчик неохотно. — Здесь-то мы совсем живые, а там…

Он замолчал, и они пошли по краю поляны. Мальчик еле касался снега стоптанными полуботинками. Всё-таки и сейчас он был в чём-то ветерок.

У разлапистой ёлочки стояли Глеб и Командир. Яр остановился: не знал, подойти или свернуть. И, пока думал, невольно услышал разговор.

— Извините меня, — очень серьёзно говорил Глеб. — Извините заранее. Сейчас я задам вам вопрос, который, может быть, вас опечалит или обидит. Но у меня такая профессия, приходится задавать людям вопросы и всегда — о главном…

— Я вас слушаю, — сказал босой Командир и наклонил набок голову.

— Скажите, вам никогда не хотелось вернуться? Стать обыкновенными? Как все ребята…

Мальчик-командир с полминуты молчал. Вскинул лицо, посмотрел мимо Глеба.

— Какой смысл в таком вопросе? Всё равно это невозможно.

— Я понимаю. И всё-таки?

Командир проговорил коротко и сухо:

— Не знаю. Кто как. Я бы не хотел.

— А почему?

Он свёл брови, потом усмехнулся:

— А зачем? Мы живем вечно, нет для нас ни расстояний, ни времени. Ничего не надо бояться. И свобода…

— Да, конечно… — пробормотал Глеб. И ещё раз сказал: — Извините.

— Ничего, Стрелок. Вы спросили — я ответил.

Глеб кивнул ему, зашагал к костру и увидел Яра. Подошёл. Неловко проговорил:

— Кажется, я всё-таки обидел его…

— Нет, — сказал мальчик в оранжевой майке, — он не обиделся. Но он соврал.

— Соврал? — быстро спросил Глеб.

— Конечно. Всем хочется быть настоящими. Иногда так хочется, что просто слёзы…