по крайней мере представлю список этих еретиков. Я не могу, конечно, при отправлении правосудия, которое только что так расхваливала донна Изабелла, руководствоваться моими личными чувствами. Можете вы снабдить меня таким списком, сеньор ван дер Веерен?

Мой хозяин посмотрел на меня пристально, как будто хотел прочесть в моей душе. Донна Изабелла бросила взгляд — впрочем, мне совершенно безразлично, какие взгляды она бросает на меня.

— Вы знаете здесь всех, — продолжал я. — Можно было бы начать с духовенства, которому, я уверен, не занимать стать еретиков. Остальных, мы оставим на потом. Сделаем уступку чувству жалости, которую можно если не оправдать, то простить нам.

Старый ван дер Веерен овладел наконец собой. Бледность мало-помалу исчезла с его лица, и он сказал:

— Это хранится в большом секрете, сеньор. Люди, принадлежащие к новой религии, ведут себя очень странно. Если среди последователей этой религии кто-нибудь встретит своего смертельного врага, то он его не выдаст. Боюсь, что я не могу вам дать никаких указаний в этом случае.

— Очень жаль. Вы могли бы предупредить ошибки, которые я могу наделать. А такие ошибки очень чувствительны для тех, кого они касаются. Хорошо. Если вы не можете этого сделать, пусть будет так. Попытаюсь распутать всё сам.

Я удивил его второй раз, и не меньше, чем первый, в день моего прибытия сюда.

Через некоторое время, когда я собирался выйти из дому и искал в передней свою шляпу и шпагу, я почувствовал лёгкое прикосновение чьей-то руки. Я круто обернулся: передо мной стояла донна Марион. В виде исключения она присутствовала сегодня за обедом, но всё время молчала.

— Верно ли, что вы посвящаете себя преследованию? — спросила она. — Я не могу этому поверить.

— Я не стал бы этого делать, если б можно было. Преследовать людей не доставляет мне никакого удовольствия. Но мне не нравится содержание писем, которые я получил. Я имею полномочия, но всегда могу получить прямой приказ от короля. У герцога немало бланков, заранее подписанных королём. Обнаружено, что несколько богатых лиц нашли себе убежище в Гертруденберге, полагая, что этот маленький городок не может навлечь подозрений. Он находится недалеко от Дордренна, откуда они рассчитывают переправиться в Англию. Кроме того, после происшествия, случившегося при моём прибытии сюда, моё положение пошатнулось.

— Если из-за меня должны пострадать многие другие, то я желала бы, чтобы вы вовсе не спасали меня.

— К счастью, ваше желание не может осуществиться. А я желал бы, чтобы эти еретики не вынуждали на крайние меры. Зачем поднимать такой шум, присутствуя в церкви? При некоторой ловкости и вовремя пущенных деньгах они могли бы обезопасить себя от всяких козней духовенства. Но неужели вы думаете, что их собственное духовенство, если оно когда-нибудь получит власть, будет поступать с ними иначе? Им не изменить этого мира.

Какое-то светлое облако прошло по её лицу.

— Я слышала, что эти еретики — странный народ. Они верят, что у Бога нет ничего невозможного.

— Да, я это знаю. Они веруют, что у каждого человека есть своя миссия. Они радуются, если даже человек кончает жизнь в муках или на костре.

Она вздрогнула. На одну минуту в её глазах мелькнул испуг, но это выражение сейчас же исчезло. Они опять сияли по-прежнему.

— Вы хорошо запомнили слова, сеньор, — сказала она.

— Прекрасные слова. Я желал бы, чтобы им можно было верить.

— А разве вы не можете?

— Нет, донна Марион. Слыхали ли вы когда-нибудь о последнем инквизиторе Толедо? Он умер не так давно. Во время своей жизни он сжёг не одну сотню разного народа. Я забыл, сколько именно, но он где-то записал это число. Он сжигал их весело, без всякого сокрушения, хорошо зная, что они виновны только в том, что являются препятствием для могущества церкви. Он рассуждал приблизительно так: может ли быть, чтобы Бог сошёл на землю проповедовать Слово Своё, быть распятым за Него и предоставить первому попавшемуся попу извратить Его? Конечно, это невозможно, рассуждал он. Поэтому он смотрел только на реальную сторону дела — на борьбу за власть. Слабый должен посторониться — таков всеобщий закон. На своём месте он мог только жечь еретиков, иначе его сожгли бы самого, без всякой пользы для кого бы то ни было. Поэтому он предпочёл выбрать первый путь как наименее для него мучительный. Во всех других отношениях дон Манрико де Хорквера был человек добрый и очень мягкий.

Донна Марион стояла передо мной, тяжело дыша и выпрямившись во весь свой рост.

— Позвольте вам напомнить последние слова проповедника: кто вы, чтобы судить о путях Господних. Страшны и неисповедимы пути Его, и проходит Он по земле как ураган, истребляя здесь, оплодотворяя там.

— Вы не утратили веру, донна Марион.

— А вы?

— У меня её нет — по крайней мере, в вашем смысле.

— Как можно жить без веры? Если бы у меня не было веры… Я слабая женщина, но я полагаю, что и вы иногда чувствуете, что вся ваша сила — ничто в сравнении с судьбой. Печальна, должно быть, ваша жизнь.

— Может быть, и так, донна Марион. Но веру не купишь где-нибудь в ближайшей церкви. Надеюсь, что ваша вера останется с вами навсегда. Что касается меня, то моя сила далеко подвинула меня в жизни, и надеюсь, что она не изменит мне до конца. Но позвольте мне дать вам совет не ходить более в ту маленькую церковь за городом. Я забыл тропинку, ведущую к ней, и не в состоянии отыскать её теперь. Я не желаю знать, кто там был. Но если на эту церковь наткнётся случайно кто-нибудь из моих людей, то они не забудут ни тропинки к ней, ни тех, кто её протопал. Но что бы ни случилось, не бойтесь за себя. Я уже раз спас вас и в случае надобности сумею спасти ещё раз.

Наклонившись, я поцеловал ей руку. Она гордо отпрянула от меня и сказала:

— Я думала не о себе, а о других. И я не хочу, чтобы спаслась я одна, если погибнут мои единоверцы.

Я был отвергнут, но не обижен.

— В таком случае это будет помимо вашего желания, — смеясь, ответил я и вышел.

30 октября.

Сегодня я переехал в городской дом. Было как-то странно оставаться опять одному. Как-то странно пользоваться услугами одного Диего, после