— Главный надо мной — Дипак, — сообщил я, но Рональдо никак не отреагировал.

Руфь, операционная сестра, раскрывая свою кювету, покачала головой:

— Боюсь, нет. Только что звонил Попси. Он желает провести операцию. Мэрион, тебе лучше перейти на эту сторону.

— Попси! Боже сохрани! — Доктор Рональдо хлопнул себя по щеке. — Сломайте часы. Позвоните моей жене и передайте, что я опоздаю к ужину.

Я ощутил аромат «Брута» и табака «Уинстон», и рядом со мной возник Би-Си Ганди. Наверное, перекуривал в раздевалке.

— Знаю. Слышал, — выпалил он, не успел я и рта открыть. — Я тут в соседнем помещении занимаюсь желчным пузырем. Слушай-ка, Мэрион, если Дипак не явится прежде Попси, твоя задача — инфицировать старика, как только Попси возьмется за скальпель.

— Что? Каким образом?

— Не знаю. Поковыряй у себя в заднице и запачкай ему перчатку. У тебя ведь котелок варит. Придумай что-нибудь. Только не дай ему сделать разрез, ладно?

С этими словами Ганди вышел.

— Он серьезно? — недоуменно спросил я. Рональдо сказал:

— Ганди вечно хохмит. Но он прав. Инфицируй его. Я повернулся к сестре Руфи в надежде на помощь.

— Моли Богоматерь о заступничестве, — произнесла та. — И инфицируй его.

Пошла двенадцатая неделя моей интернатуры на хирургическом отделении Госпиталя Богоматери — Вечной Заступницы.

Я и не подозревал, что мое знакомство с Америкой за стенами больницы за три месяца ограничится тридцатиминутной поездкой из аэропорта в Бронкс.

Достаточно было проработать в госпитале неделю, как мне стало казаться, что я перебрался из Америки в какую-то другую страну, где днем и ночью светят все те же люминесцентные лампы и где больше половины граждан говорят по-испански. Когда они переходили на английский, это был совсем не тот язык, который я ожидал услышать на земле Джорджа Вашингтона и Авраама Линкольна.

Три месяца в Госпитале Богоматери промелькнули стремительно. У нас был жуткий кадровый дефицит по сравнению с нормой, принятой в других американских больницах, но эта норма была мне неведома. В Миссии в лучшие времена было не больше четырех-пяти врачей, здесь же одном только хирургическом отделении — двенадцать. Но в отделении интенсивной терапии стольким пациентам со сложными травмами поддерживала жизнь искусственная вентиляция легких, мы производили такую массу анализов и бумажной работы — никакого сравнения с Миссией, где Гхош и Хема вносили немногочисленные пометки в историю болезни, перекладывая прочую писанину на сестер. Я узнал, что эти бесшумные длинные американские машины, настоящие гостиные на колесах, при авариях наносят чудовищные травмы. Бригады скорой помощи доставляли нам пострадавших, не успели еще колеса на перевернутых автомобилях перестать крутиться, спасали людей в таком состоянии, о котором в Миссии и не слыхивали, поскольку в Эфиопии их до нас попросту не довозили. А тут полицейским, пожарным и врачам и в голову не приходило, что этому человеку уже ничем не поможешь.

В больнице мы дежурили через ночь. У меня времени не оставалось на ностальгию. Мой обычный день начинался рано утром с обхода, которым руководил старший бригады Би-Си Ганди. Потом в 6.30 моя бригада и прочие бригады хирургов объединялись и проводили официальный обход под руководством Дипака Джесудасса, главного врача-резидента. В операционные дни, по вторникам и пятницам, мы, интерны, заполняли палаты и приемный покой. Мы работали до конца дня. Затем, если было мое дежурство, я трудился всю ночь, осматривая больных из приемного покоя, к тому же на мне были мои пациенты и пациенты тех, кто сегодня не дежурил. Именно на дежурстве выпадала возможность ассистировать при операции или даже оперировать самому. Поспать удавалось редко. Наутро я был занят вплоть до второй половины дня. Когда освобождался, сил хватало только на то, чтобы доплестись до своей койки в общежитии и провалиться в сон. И все начиналось сызнова. Би-Си Ганди спросил меня как-то поздней ночью, когда нас уже качало от недосыпа:

— Знаешь, какой недостаток у дежурства через ночь? — Я не нашелся с ответом.

Он засмеялся:

— Ты упускаешь половину интересных пациентов.

График был жестокий, изматывающий, бесчеловечный.

Я был от него в восторге.

В полночь, когда коридоры пустели, полумрак подчеркивал следы былого великолепия Госпиталя Богоматери: вызолоченную лепнину на сводах, высокие потолки старого крыла, мраморный пол фойе в административном корпусе, купол часовни из мореного дуба. Некогда гордость богатой католической общины, потом еврейской общины, относящейся уже к среднему классу, больница проделала тот же путь, что и прилегающий район: теперь здесь лечились бедняки. Би-Си Ганди объяснял мне:

— В Америке самые бедные суть самые больные. Бедные не могут себе позволить профилактического лечения или страховки. Бедняки не ходят по докторам. Они являются к нам, когда болезнь зашла уже далеко.

— И кто тогда платит? — спросил я.

— Правительство. «Медикейд»[92]и «Медикейр»[93]. Из твоих налогов.

— А на что нам вертолет и вертолетная площадка, если мы такие бедные?

Блестящий вертолет и голубые посадочные огни на крыше четырехэтажного корпуса, что был поновее, как-то не вязались со всем остальным.

— А ты что, не знаешь, какие у нас понты? Мы во всем номер первый. Ах да, я и забыл, что ты только сошел с корабля. Так вот, вертолетную площадку оплатили больницы, что не нам чета. И вертолет на самом деле принадлежит им, а не нам. Богатым, то есть, больницам. Даже если они и оказывают помощь беднякам, то их расходы покрывает большой университет за счет практики. Благородный подход.

— А у нас неблагородный?

— Позорный. Работа неприкасаемых. Богатые больницы с Восточного побережья скинулись и оплатили нам вертолетную площадку, чтобы до нас можно было легко добраться. С какой целью? Эпоха ишемии! В нашем районе полно оружия. Сердитые черные парни, злые ребята-латиносы, нехорошие мужики всех мастей, не говоря уже о ревнивых бабах. У человека на улице скорее найдется пистолет, чем авторучка. Пиф-паф! Попал! И к нам поступает пациент, годный только на запчасти. Молодой, здоровый, а мозг мертв. Сердце не тронуто, печень, все прочее. Прослужат еще долго, с гарантией. Замечательные органы для пересадки. А мы пересадок не делаем. Но можем сохранить трансплантаты, пока не слетятся стервятники. В следующий раз услышишь стрекот вертолета — знай, летят деньги. Бабки. Лаве. Почем там пересадка сердца, полмиллиона долларов? А почки? Сто тысяч или больше?