Вот «Медикейр» и решил платить больницам вроде нашей за учебные программы, включающие интернатуру и проживание, улавливаешь? Беспроигрышный вариант: интерны и стажеры всегда под рукой и круглосуточно лечат больных, а их стипендия — гроши по сравнению с тем, что пришлось бы платить врачам на полной ставке. А «Медикейр» предоставляет медицинскую помощь бедным.

Но когда «Медикейр» принялся внедрять эту схему, возникла новая проблема. Откуда взять столько интернов? Рабочих мест больше, чем выпускников американских вузов. К тому же у них свои предпочтения и в нашу дыру они интернами не пойдут. Их же могут взять в «Мэйфлауэр»! Так что каждый год Госпиталь Богоматери и прочие больницы из категории «Эллис-Айленд» набирают интернов-иностранцев. Ты — один из сотен тех мигрантов, благодаря которым эти больницы еще дышат.

Би-Си сел.

— Если Америке что-то нужно, остальной мир в лепешку расшибется. Кокаин? Колумбия к вашим услугам. Нехватка сельхозрабочих? А Мексика на что? Игроки в бейсбол? Да здравствует Доминикана. Интерны? Индия, Филиппины, зиндабад!

Ну и дурак же я, что раньше этого не понял!

— Получается, все больницы, куда я собирался на собеседование, в Кони-Айленде, Квинсе…

— Все такие же, как мы. Весь медперсонал иностранный, как и большинство штатных врачей. Есть индийские больницы. Есть с персидским духом. Есть пакистанские и филиппинские. Слухом земля полнится. Ты привел своего кузена, он — одноклассника и так далее. А когда мы закончим обучение здесь, куда мы отправимся, Мэрион?

Я покачал головой: понятия не имею.

— Куда угодно. Таков ответ. Мы отправляемся в маленькие города, где мы нужны. Туджем, штат Техас, Армпит, штат Аляска. Куда не поедут американские врачи.

— А почему не поедут?

— Потому что там нет филармонии! Нет культуры! Нет профессиональной спортивной команды!

— И ты тоже поедешь туда, Би-Си? В маленький город? — спросил я.

— Смеешься? Думаешь, мне не нужна филармония? Или я обойдусь без приличной спортивной команды? Нет, сэр. Ганди остается в Нью-Йорке. Я родился и вырос в Бомбее, а что такое перед ним Нью-Йорк? То же дерьмо, только пожиже. Кабинет у меня будет на Парк-авеню. Здравоохранение на Парк-авеню охвачено кризисом. Люди мучаются из-за маленьких грудей, больших носов, толстого брюха. Кто им поможет?

— Неужели ты?

— Так точно, мальчики и девочки. Погодите, дамы, погодите! Грядет Ганди. Он уменьшит, увеличит, отрежет, нарастит — что пожелаете. И будет лучше, чем было!

Он поднял руку с бутылкой пива:

— Тост! Леди и джентльмены! Пусть ни один американец не покинет этот мир без иностранного врача у одра, точно так же, как ни один из жителей этой страны, я уверен, не появляется на свет без участия такового.

Как-то днем (пошел девятый месяц моего пребывания в Госпитале Богоматери), когда мы направлялись в операционную, помощник шерифа передал Дипаку Джесудассу какие-то бумаги. Доктор принял их, не проронив ни слова, и нас поглотила работа. Далеко за полночь на перекуре в раздевалке Дипак улыбнулся мне и произнес:

— Будь на твоем месте кто-нибудь другой, он бы давно спросил меня, что это за документы.

— Если они меня касаются, ты сам мне скажешь, — ответил я.

Когда я впервые встретил Дипака, ему исполнилось тридцать семь. У него было моложавое лицо и плечи подростка, что контрастировало с мешками под глазами и пробивающейся сединой. Увидев нашу компанию в кафе, вы бы наверняка приняли за главного врача-резидента импозантного Би-Си Ганди, а не неприметного Дипака. Но когда я вспоминаю свою стажировку, то понимаю, скольким обязан этому невысокому смуглокожему скромному человеку. В операционной Дипак был терпелив, энергичен, изобретателен, скрупулезен и решителен — как и подобает настоящему мастеру.

«Не возись с иглодержателем»; «Самодисциплина в отношении рук, Мэрион. Не мельтеши. Каждому движению — свое время».

Когда я учился держать руки так, чтобы с равным усилием тянуть за оба конца узла, возникла новая проблема:

— Не расставляй локти, а то улетишь.

Работая с ним, я больше узлов развязал, чем завязал. Приходилось выдергивать целые швы и начинать сызнова, чтобы он остался доволен. Я стал по-новому подходить к освещенности и выделению нужных участков.

— Работу в потемках оставим кротам. Мы — хирурги. — Его рекомендации были порой парадоксальны:

— Когда ты за рулем, смотри, куда едешь, а когда делаешь разрез, смотри, где только что был.

Дипак был с юга Индии, из Майсора. В ту ночь в раздевалке он поведал мне о том, о чем, наверное, не рассказывал никому в больнице. Когда он закончил медицинский институт, родители быстренько организовали ему женитьбу на рожденной в Британии индийской девушке, проживающей в Бирмингеме. Сама невеста не торопилась замуж, да папа с мамой настояли, им не нравилась окружавшая дочку толпа. Она прилетела вместе с родителями за несколько дней до свадьбы, а на следующий день улетела обратно, поскольку ее ждали занятия в колледже. Чтобы получить визу и присоединиться домой к жене, Дипаку потребовалось шесть месяцев. Тут оказалось, что стоит ему открыть рот, как она приходит в неописуемое смущение, будь то на публике или в узком кругу. Он провел с женой несколько недель и отправился интерном в Шотландию. Через год его повысили до ординатора, потом до старшего ординатора. Он сдал сложный экзамен на члена Королевского колледжа хирургов и получил право на волшебную аббревиатуру F. R. C. S. после своей фамилии.

— Я мог бы вернуться в Майсор. С моим титулом я бы процветал. Но я представил себе всех тех людей, что явились на мою свадьбу… и понял, что видеть их не могу.

В качестве следующего шага он устроился в Англии хирургом-консультантом при больнице.

— Рабочих мест для консультантов немного. Вакансия появляется, только если кто-то умрет.

Проработав шесть лет консультантом-дублером на «скорой», Дипак решил перебраться в Америку.

— Это значило начать все сызнова, иначе не возьмут на последипломную стажировку. В моем возрасте, с моим опытом, я на это решился.

В Америке система была своеобразная: год интернатуры, четыре года работы хирургом-резидентом с постоянным повышением (последний год в качестве главного врача-резидента) — и тебя допускают к экзаменам на сертифицированного хирурга.

— Интернатура у меня прошла в престижном месте в Филадельфии. Работы было невпроворот. — Он закрыл глаза и покачал головой. — Когда умер отец, я никому ничего не сказал. Дня свободного не попросил. Меня повысили до хирурга-резидента второго года, хотя я работал на куда более высоком уровне, фактически выполняя обязанности главного врача-резидента. А на четвертый год меня выкинули из интернатуры. Один из штатных врачей, который заступился за меня, пришел в такую ярость, что подал в отставку.