Прежде чем что?

Она не знала. И это ее мучило.

И вот как-то вечером…

Было 10 августа.

Адриана не было дома, они как раз закончили ужин и обсуждали, кто будет дежурить в первую смену.

И вот Стелла оперлась руками на стол, поставила ногу на скамейку и объявила: «Хватит, так больше продолжаться не может, мы сойдем с ума, нужно что-то делать».

Она велела Жоржу оставаться дома и охранять мать и Сюзон, Тому – смотреть в окно и предупредить Жоржа, если увидит что-то подозрительное, а сама она пойдет.

– И куда же ты пойдешь? – спросил Жорж, поднимая глаза от выпуска «Рустики».

– Пойду.

Сперва она пошла к себе в комнату.

Они молча ждали ее возвращения. Переглядывались, недоумевая, – что же она такое затеяла?

Стелла вернулась. На ней была куртка с капюшоном, хотя на улице было тепло. После удушливой дневной жары даже ночь не приносила прохладу. Она словно окутывала плечи влажным липким покрывалом. Сюзон тщетно пыталась устроить сквозняк, но даже это не помогало. Они старались поменьше двигаться и, как рыбы, хватали ртами воздух.

Стелла посмотрела на них, надвинула на глаза шляпу и ушла. Не сказав ни слова.

– Она на Северный полюс собралась, что ли, – произнес Жорж, просто чтобы что-то сказать.

Никто ему не ответил.

Они услышали шум мотора грузовика. Включилась первая скорость…

– Это вполне в духе Стеллы, – вздохнул Жорж. – Уйти вот так, раздав нам приказания…

– Оставь ее, – сказала Сюзон. – Она знает, что делает.

– Сюзон права, нужно довериться маме, и все, – объявил Том.

Леони промолчала. А потом вдруг сказала:

– Я знаю, зачем ей парка с капюшоном, она одевается как мужчина, это придает ей смелости, она всегда так делала.

Он валялся на диване в трусах, поставив рядом вентилятор.

Вентилятор – хорошая штука. Он купил один для себя и один для матери. Съездил за ними в «Карфур» в Сен-Шалане. Кассирша улыбнулась ему и спросила: «Как дела, месье Валенти?»

Он катал по груди кубики льда. Поймал один, положил в рот. Можно сделать кубики с анисовым ликером, будет приятно холодить. В соседней комнате спала Фернанда. Он в конце концов вынужден был дать ей снотворное, потому что в эту жару она устроила ему дома сущий ад. Она бредила, повсюду искала свои ноги, обвиняла его в том, что он их нашел и спрятал под кровать. «Верни мне мои ноги, – кричала она, – верни мне мои ноги!» «Но у меня их нет, мама, клянусь тебе!» – «Что, по-твоему, мне делать? Ну и где же они тогда? А? Кто их тогда взял, если не ты?» И потом она высовывала руку, щупала и констатировала: «И все-таки они здесь, они здесь, я чувствую их! Но я их не вижу, Рэй! Я, видимо, ослепла! Я слепая!» Он лежал и думал, сколько же продлится действие снотворного. Ну уж часа три на отдых у него есть, наверное.

А потом опять начнется коррида.

«Долбаная жизнь! – ругался он. – Вонючее дерьмо! Надо же, чтобы это проклятое пекло началось!» Вроде все пошло получше, начало успокаиваться, не было уже ни листков с надписями в холле, ни обличающих писем в почтовом ящике, люди уже не шептали «Пустоцвет» за его спиной, некоторые даже улыбались ему, видимо, решили, что на всякий случай нужно сохранять с ним хорошие отношения, мало ли как все повернется.

А все поворачивалось к лучшему. Он это чувствовал.

«Ведь все проходит, не так ли? У людей короткая память. Они быстро все забывают. Тебе придется еще немного подождать, а потом можно вновь начинать свой маленький бизнес. Достаточно щелкнуть пальцами, и все пойдет само как по маслу, тебе даже не придется подталкивать сзади повозку. Давай, старик! Кубик льда на шею, и обдуть вентилятором! И стаканчик пастиса вдогонку для полного счастья». О, что-то новенькое, он начал разговаривать сам с собой. Ну, у него и выбора-то нет. Он стал своим лучшим другом. Ну ничего, скоро все будет хорошо, друзья опять появятся.

Ладно, главное, чтобы поскорей эта проклятая жарища прошла.

Потому что при такой погоде его дела трудно было наладить. Никто не выходит из дома, никаких новостей, он не в курсе, что где происходит, действительно ли все улеглось или просто ему так кажется, забросили ли легавые свое расследование. А может, они уже везде сунули свой нос? Может, бомба взорвется внезапно, как гром среди ясного неба? Он этого не вынесет. Сомневаться не станет, просто покончит с собой. Он не знает еще, каким образом, но скандала он не переживет. Он, главная шишка в Сен-Шалане, на скамье подсудимых! Какой позор!

Мысль об этом не давала ему покоя.

Ну тем не менее он надеялся на лучшее. Прошло довольно много времени с тех пор, как та ненормальная угрожала ему всеми карами на свете, и ничего пока не случилось. Он не заметил, чтобы началось расследование, полицейские к нему не приходили, на допрос не вызывали. Эта сучка в очередной раз приняла желаемое за действительное.

Он почесал яйца, встал, по телику ничего хорошего не показывают, пойдет-ка он нальет себе стаканчик пастиса в тишине и спокойствии. Вот что, когда вся эта ерунда закончится, он займется гольфом. Гольф опьяняет не хуже спиртного. И при этом успокаивает. Это будет полезно для его издерганных нервов. Он пошел на кухню, по дороге заглянул в комнату матери, как она там, она ворочалась, но вроде пока спала, он посмотрел, который час, пока у него есть еще немного времени, вошел в кухню, открыл холодильник, достал форму с кубиками льда и тут…

В дверь позвонили.

«Кто же это может быть? – удивился он, с сожалением закрывая холодильник. Его обдуло из морозилки холодным ветерком, это было приятно. Кто-то из старых приятелей вернулся? Лансенни или Жерсон. Собирается наконец прогнуться. Надо их окоротить, эту парочку. Пусть не думают, что так легко отделаются.

Он пошел к двери, волоча ноги по линолеуму. Было слишком жарко, чтобы ноги поднимать. Было слишком жарко, чтобы поднимать глаза и приклеиваться к глазку в двери, держу пари, что это Лансенни, он из этих двоих более трусливый, он задницей чует, что ветер переменился, и пришел улаживать дело.

В дверь позвонили снова. «Чувак в нетерпении. Ну ладно… уж подождешь, парень! Думаешь, я так сразу поступлю в твое распоряжение – нет уж».

– Э! Иду, уже иду, – пробурчал он.

Он посмотрел в зеркало в прихожей и подобрал живот. Он неплохо выглядит в трусах. Немного сбросил вес из-за жары. Не слишком-то хочется есть. И потом, ему же никто не может приготовить жратву…

Он открыл верхний засов, открыл нижний засов, снял цепочку, он теперь никому не доверяет, забаррикадировался, а вдруг они придут искать у него блох в голове, как сказала та безумная девка! Вот навыдумывала всякой чуши, чтобы его уязвить.

Он широким жестом открыл дверь, в этом жесте должно было читаться благородство человека, готового простить обиду, протянул руку, чтобы пожать руку Лансенни и…