— Это жестоко!

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Мир жесток, Тин, — пожала плечами Мэри-Агнесс, — а Источники беззащитны. Я понимаю, после Ландона Виндзор кажется тюрьмой, но это единственное место, где ты в безопасности. Воспринимай замок как… ну, например, монастырь. Тихий, уединенный…

— Где мать-настоятельница пьет жизнь из монахинь, — пробормотала я, и Мэри раздраженно встала.

— Тин, ты думаешь, случившееся с тобой — событие из ряда вон? — опираясь на раскаленную кочергу, как на трость, спросила она. — Кошмарное стечение обстоятельств?.. Тысячу лет, пока не вмешалась Королева, Источников продавали и покупали как племенных кобыл! Только кобыл берегут, а девушек запугивали, били и насиловали — как Потрошитель, чтобы получить концентрированный дар. …Конечно же, все было в красивой упаковке брака, — повысила голос, не позволяя мне перебить, Гончая. — А утром несчастная обнаруживала, что должна обслуживать не только мужа, но и его старших братьев, отца, а иногда еще и вассалов!

— Ты шутишь?!

— Похоже, что шучу?! — сверкнула глазами Мэри. Мы стояли у камина друг против друга: я — шокированная и откровенно испуганная, и Мэри-Агнесс, доведенная до кипения моими упорством и неблагодарностью. — А знаешь, что самое ужасное, Тини? — Лицо Гончей исказила злая усмешка. — Девушек растлевали их собственные родственники. Уже после Указа Кэтрин Каррингтон приехала в Виндзор беременной от брата. От брата, Тин! Ей даже тринадцати не было!.. Вот с тех пор Источников и стали забирать в первые дни жизни. Ты беспокоишься о друзьях, о материнской любви, но у les Sources не было друзей, а матери, зная, что ждет дочерей, душили их в колыбелях! Ни одна леди Источника не дожила до старости: они либо вскрывали себе вены, либо им перерезали горло — чтобы предупредить выплеск, — убивая себя, они убивали все живое вокруг! Ты никогда не думала, почему в Шотландии и Англии столько брошенных замков?!

— Но столько лет прошло… — прошептала я. — Мир изменился, люди изменились!

— Разве? — выразительно подняла брови Мэри.

Я сглотнула и прижала ладонь к животу. Память милостиво не сохранила убийцы, но там, под платьем, прятался шрам; тонкий и длинный, он походил на красную нить, измеряющую расстояние от нижних ребер до лона. Мэри обещала его сгладить. Два других — от трости Арчера и маяка, который, как оказалось, вшил в плечо мне Уилбер, останутся навсегда: следы артефактов убрать невозможно, а рана, нанесенная Уайтчепелом, слишком стара.

— Виндзор — единственное место, где ты и такие, как ты, могут жить, — заканчивая спор, сказала Мэри, но я опять — в который раз за эти дни! — не согласилась:

— Это тоже не жизнь. — Это существование на грани смерти и помешательства.

— Это меньшее зло, Этансель, — дернула плечами Гончая.

— Меньшее зло останется злом!

— Меньшее зло — это благо. Ты просто не понимаешь…

И никогда не пойму.

Я сморгнула слезы и, закусив губу, отошла к кровати. Убрала старый атлас покрывала, аккуратно распустила полог. Кое-как, сама, расстегнула пуговицы — Мэри фыркнула, глядя на мои потуги — и, оставив платье в кресле, забралась под одеяло, отвернулась к стене.

Сквозь свисты ветра было слышно, как Мэри ворошит дрова, как обходит комнату и гасит свечи. Зашуршали юбки, скрипнула кровать — Мэри-Агнесс устроилась на своей половине.

— Спокойной ночи, Тин, — нашла мою руку Гончая.

В детстве мы часто спали так, в одной постели, но сейчас у меня и в мыслях не было обнимать ее или делиться секретами. В этой взрослой, жесткой, резкой в суждениях женщине не осталось почти ничего от растрепанной девочки, с которой я играла в саду и скатывалась вниз по перилам. Годы разделили нас, и даже обмолвки, что Мэри изменилась, уверенная, будто я умерла, не вызывали приязни или доверия.

— Я узнала о пожаре из «Морнинг Ньюс», — рассказывала она, водя по моим волосам мягкой щеткой. — Ничего подобного в пансионате, конечно, не выписывали, ее пронес кто-то из слуг. Я спустилась на кухню за бутербродами, а она лежала там, на столе. Заголовок еще…

— Какой?

— Привлекающий внимание, — пояснила Мэри, и высокое зеркало отразило ее усмешку. — Papa был в ярости… А я даже не поняла, как оказалась в Ландоне — в ночной сорочке, чепце и с газетой в руках — так захотелось посмотреть на свинью, написавшую этот пасквиль.

— Посмотрела?

— Нет. — На щеке у Гончей проступила и пропала чешуя. — Кто-то посмотрел на него раньше. А я подожгла редакцию. Жаль, ее д е р ж а л о слишком много охранных плетений… — Мэри положила щетку, разделила мои пряди на пробор и начала заплетать косу: — Никому не говори. Дело не раскрыто, правду знают только Королева и лорд Берли — остальные думают, что я сбегала в Гретна Грин с графом МакЛорак. Если бы не твоя смерть, водить полицию за нос было бы даже забавно…

…было страшно: что ждет меня за пределами Виндзора, если я все-таки выйду отсюда? Какими увижу лорда и леди МакЛинн, отца Болдуина, мистера Батлера, месье де Маре — Мэри уверяет, он полностью оправился от застарелого кашля?.. Встречаясь с ними хотя бы раз в год, я не заметила бы перемен, но пять лет спустя? Смогу я принять их другими?

А они меня?..

У Мэри МакЛорак не вышло. Она приносила пирожные, грела воду для ванны, запускала светлячков по ночам и успокаивала меня, если я просыпалась в слезах, но в ее радужке алыми точками светилась неприязнь. Мэри обрадовалась Тин, которую знала, новая же Этансель — строптивая, задающая вопросы вместо того, чтобы следовать за старшей подругой, — вызывала у нее желание надавать оплеух. И почему-то чувство вины — хотя я представить не могла, чем она передо мной виновата. Тем, что в ее жизни все хорошо? Что она не Источник? Что любима родными и мужем? — но именно вина заставляла ее стараться относиться ко мне чуть теплее, чем к иным обитателям замка.

Не было ли в том еще приказа Королевы, я не спрашивала. Донесла ли Гончая бы обо мне, оставайся я воспитанницей Хорнов, тоже.

Потому что и так было ясно.

Заполняя неловкость, Мэри-Агнесс говорила — очень мало о доме и очень много, заметно оживляясь, о леди Элизабет. О том, как Королева после бегства нашла ее в зеркалах, как поселила в Вестминстере, как беседовала с ней, и юной девушке впервые не приходилось сдерживать себя или дар.