Ссылаясь на воспоминания вроде бы отбывавшего с ним сибирскую ссылку бывшего москвича Вениамина Додина, журналисты сочинили лихую историю о военном разведчике Исае Исаевиче Боровом, которого Берия из зависти к соперничавшей спецслужбе в 1944 г. арестовал и загнал в лагеря. Якобы полковник ГРУ Боровой настолько глубоко законспирировался в Германии, что дослужился в вермахте до оберфюрера (первое генеральское звание) и по приказу из Москвы сдался американским войскам в Италии в 1944-м. Американцы переправили Борового без какой-либо волокиты в Советский Союз, где он сразу же попал в лагерь… А потом Юлиан Семёнов из Исая Борового сделал своего Максима Исаева-Штирлица.

На самом деле в этой информации верны лишь фамилия разведчика, факт его весьма длительной работы в спецслужбах и нахождение в лагерях и красноярской ссылке. Ещё можно поверить, что Додину Исаак Боровой рассказал, что после его ареста жена сошла с ума, а дочь угодила вслед за отцом в лагеря. Что сам он был страшно искалечен во время следствия. Что имел феноменальную память. Что в разговорах с ним некоторых вопросов касаться было нельзя — разведчик тут же замыкался и уходил в себя. Что внешне Боровой производил впечатление немца откуда-нибудь из Пруссии, ибо был высок, светловолос и голубоглаз. Всё остальное — байки для дефективных детишек. И всё же кое-какие сведения о судьбе этого видного разведчика, не имевшего отношения к ГРУ, отыскались в некогда секретных архивах и могут послужить для первого наброска его жизнеописания.

Исаак Исаакович Боровой происходил из еврейской рабочей семьи и с шестнадцатилетнего возраста мог считаться пролетарием — он трудился разнорабочим на частном предприятии в Витебске. В феврале 1917-го, буквально за несколько дней до падения царизма, его мобилизовали в армию. В следующем году 20-летний юноша стал красноармейцем, тогда же записался в коммунисты. Боровой воевал на разных фронтах и последней армейской должностью для него стал пост начальника разведки 18-й кавдивизии в Тифлисе и Батуми.

А потом фронтового разведчика мобилизовали в ЧК. До июля 1921 г. он работал в Витебской губернской ЧК и насмотрелся там всякого. И не только насмотрелся. Нравы чекистов были тогда весьма просты и грубы. Когда один из коллег Борового был за что-то расстрелян, председатель губчека Иван Кадушин разрешил молодому оперативнику взять себе сапоги казнённого. Сапоги, надо думать, оказались хороши. По крайней мере, так показалось некоторым обносившимся чекистам, которым тоже было интересно получить обувку. Разве мог себе представить 23-летний Исаак Боровой, что сдёрнутые с трупа сапоги шесть лет спустя приведут к долгим объяснениям в высшем партийном синклите, а ещё через четверть века станут для него добавкой лишних месяцев унизительного положения политического ссыльного… Но об этом позже.

С 1921 по август 1924 г. Боровой работал в Закавказской ЧК в Тифлисе. Как нередко случалось с чекистами тех лет, он был на некоторое время уволен из «органов», но потом вновь вернулся к прежней работе. Уйдя из ОГПУ, Боровой в 1925–1928 гг. трудился в Москве на очень неплохой должности партследователя Центральной контрольной комиссии ВКП (б) и занимался расследованием грешков и откровенных преступлений своих товарищей по партии. Правда, и его самого пытались обвинить в «некоммунистическом поведении», но без особого успеха. Довольно логичным образом контролёра вернули в самую главную контролирующую организацию, но уже не для борьбы с врагом внутренним. В 1928 г. Борового взяли в ОГПУ и устроили в аппарат Иностранного отдела.

Для разведчика начались годы работы за рубежом, о конкретном содержании которых пока практически ничего не известно. Только из материалов позднейшего судебного дела можно понять, что Боровой недолго входил в курс дела и быстро оказался за границей. С 1929 по 1931 гг. он работал под «крышей» секретаря советского торгпредства в Турции.

Служба резидента советской политической разведки шла успешно. К 1938 году И. И. Боровой вырос до поста начальника отделения Иностранного отдела НКВД СССР, причём дело обернулось так, что на него даже в годы террора не нашлось никакого приличного компромата. Но избежать репрессий, выкосивших три четверти аппарата внешней разведки, ему не удалось. Арестован 2 декабря 1938 г. Боровой был по ордеру № 2415, подписанному Берией. Обвинение стандартное: шпионаж. Что до санкции прокурора, то она была получена лишь в феврале следующего года.

Скорее всего, Боровой был арестован по личному желанию Берии. По крайней мере, нарком внутренних дел не погнушался принять личное участие в следствии по делу известного разведчика. На допросе 10 декабря 1938 г., который велся Берией, Меркуловым и Деканозовым, Боровой после жестоких побоев признал шпионскую деятельность и показал, что якобы был завербован своим начальником С. М. Шпигельглазом в пользу японской разведки.

Ещё Боровому пришлось признать то, что он в 1928–1932 гг. примыкал к правым и вместе с «совестью партии» А. А. Сольцем, секретарем последнего М. Хаевским и другими лицами помогал бухаринцам и троцкистам восстанавливаться в партии (отметим, что Сольц не был арестован). Впоследствии было зафиксировано, что виднейший разведчик Сергей Шпигельглаз в ответ на «признания» нашего героя «категорически отрицал факт вербовки Борового для шпионской деятельности в пользу японской разведки». Но Борового решили судить именно как шпиона.

В судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР 10 марта 1939 г. (в этот день, кстати, осудили и казнили бывшего работника ИНО НКВД и беспощадного к врагам народа контрразведчика А. П. Невского) Боровой отказался от показаний, данных на следствии — и спас себе этим жизнь. Поскольку никаких других обвинительных материалов не было, его дело отправили на доследование.

Бериевцы бросились выбивать из упорного арестанта нужные показания и добились своего: пока Ульрих и компания продолжали расстреливать уцелевших от ежовщины наркомов, членов ЦК и чекистов (как отборных палачей, так и видных разведчиков), Боровой, не выдержав допросов, 28 марта и 4 апреля 1939 г. подтвердил свои первоначальные показания. Довольные следователи тут же отправили папку с его делом по прежнему адресу, и 27 апреля того же года Боровой снова предстал перед военным судом.

Он и на этот раз отказался от вымученных из него показаний, но избежать осуждения у Борового не получилось: Военная коллегия отмерила ему 20 лет лагерей с конфискацией имущества. Он настойчиво обжаловал приговор, и это упорство принесло кое-какие плоды. Пленум Верховного Суда СССР по протесту союзного прокурора год спустя, 4 апреля 1940 г., отменил приговор, поскольку в деле Борового были доказаны только его «троцкистские колебания» в 1927 г. относительно возможности построения социализма в одной стране, а также то, что разведчик «делился с сослуживцами и членами семьи о некоторых вопросах заграничной работы органов НКВД». Самое страшное обвинение — шпионаж — отпадало. По делу Борового началось третье по счёту следствие, продолжавшееся целый год. Но следователи по-прежнему не собирались упускать свою законную добычу.

В утвержденном заместителем наркома госбезопасности Б. З. Кобуловым обвинительном заключении от 16 апреля 1941 г. значилось, что Исаак Боровой — шпион, троцкист, в 1921 году в Грузинской ЧК занимался мародёрством, а также неким образом «разлагал аппарат» в период работы секретарём и одновременно парторгом в торгпредстве СССР в Турции в 1929–1931 гг. По этим обвинениям Военная коллегия на третий день войны, 24 июня 1941 г., осудила Борового на 15 лет лагерей. Срок он отбыл полностью и с августа 1953 г. был переведен на поселение в Красноярский край.