кавалеры, винтовки на ремне, папахи на затылке, башлычки закинуты на плечи… Шли в сражение так же стройно, как по петербургской улице, но еще лучше, быстрее, размашистее и свободнее… Приятно было бы, если бы на нас тогда посмотрело большое начальство. Но, как всегда, большое начальство было далеко позади…

Не успели мы пройти с полчаса, как нам стали попадаться навстречу сначала поодиночке, а потом кучками, человек по пять, по десять, те самые стрелки, на поддержку которых мы не шли, а летели… Вид у них был вовсе не военный… не шли, а брели. Вез винтовок, хлястики расстегнуты, не в шинелях, а в балахонах. Папахи нахлобучены на уши. Раненые брели, опираясь на палки, но здоровых было много больше. Смотрели они на нас тупо, а некоторые явно недоброжелательно. Одной такой кучке мой фланговый унтер-офицер, проходя, кинул:

– Что, отвоевали уже, что ли, сражатели?!

– Эка, жеребцы, – послышался злобный голос, – как пять дней жрать да спать не дадут, так поговорите… так вашу растак!..

Когда стали попадаться толпы уже человек по двадцать, пришло мне в голову, что по уставу отступающие в беспорядке войска полагается задерживать, приводить в порядок и снова вести на неприятеля.

Высказал я свои мысли Павлику Купреянову, но сочувствия от него не получил. А спрошенный на этот предмет фельдфебель Ситников высказался еще определеннее:

– Да на что они нам, вашесродие, такие-то нужны? Их перво-наперво кормить надо, да чтоб отоспались, да в строй поставить на недельку, тогда из них толк выйдет… Пущай себе идут, их уж там в тылу в порядок приводить будут!

Еще минут через двадцать пришли в Порытые. Большая и богатая деревня с водяной мельницей, наполовину уже пустая. Кое-где в домах еще копошатся жители.

На площади встретил нас 4-го Кавказского стрелкового полка капитан Таралло, большой молодчина, старался держаться бодро, но видно сразу, что вконец измучен. Мы с Дивовым ему отрапортовали.

– Это что, гвардия? Оно и видно! Слава богу, что вы пришли… Мы семь дней шли с боями. Последние дни не спали и не ели. У меня два батальона, а всего наберется человек пятьдесят и один прапорщик… Немцы придут вот из этого леса. Может быть, через час, может быть, и раньше… Справа у нас туркестанские стрелки, но им меньше досталось, чем нам, и они более или менее в порядке… Мы самый левый фланг отряда, так что слева, насколько я знаю, никого нет. Вы уж тут распоряжайтесь, а я еле на ногах стою… Пойду вот в эту избу и подремлю хоть полчаса… Если понадобится – разбудите.

Мы его успокоили, угостили галетами и коньяком и отправили спать, а сами стали распоряжаться. На моем участке Таралло больше не показывался, и я его больше не видал. Но часа через два, когда началось настоящее [сражение], он снова появился на более жарком Дивовском участке, где сидели и его стрелки, и отлично там действовал. Потом мы узнали, что за эти бои он получил Георгия, а через несколько дней после получения был убит.

Деревня Порытые расположена на пологом скате невысокого холма, вдающегося в поле мысом. Весь этот мыс опоясывает ручей, в это время замерзший, на котором стоит мельница. Параллельно ручью, поверху холма, идет широкая дорога с канавами по бокам и с парапетом из полуаршинных валунов. За ручьем во все стороны расстилается широкое поле. За полем, шагах в 1000, на горизонте лес. В поле впереди мельницы, почти на половине дороги; до леса кладбище с каменной оградой. Позиция была прекрасная, и, если бы дали нам полубатарею да штук пять пулеметов, мы бы с двумя ротами отсиделись бы на ней хоть от бригады.

Первым делом мы с Дивовым поделили боевые участки. Я взял себе левый с мельницей, по фронту шагов триста, а он правый. К нему же влились оставшиеся стрелки. Как уже сказал нам Таралло, справа от Дивова заняли позиции уцелевшие стрелки под командой генерала Бендерова (болгарина на русской службе). Ему же подчинялись и мы. Слева от моего участка, насколько нам было известно, не было никого. Чтобы обезопасить себя от сюрпризов с этого фланга, мы с Дивовым решили выслать на 1/2 версты влево офицерский дозор. С дозором пошел Бойе.

Когда придут немцы, мы не знали, поэтому каждая минута была дорога. Мы с Купреяновым расположили наши войска таким образом: перед мельницей вдоль ручья – 1-й взвод под его командой; шагов на сто позади и справа, с возвышением над ними сажени на две, так что могли палить им через головы, вдоль дороги за камнями расположились 2-й и 3-й взводы. С ними засел в траншею и я. Сзади еще выше нас, у самой деревни, расположился 4-й взвод с фельдфебелем Ситниковым. Этот взвод был как бы в резерве, но мог палить, и палил через головы, и наши, и Павлика. Таким образом, хоть и без артиллерии и без пулеметов, была нами сооружена трехъярусная оборона, для наступающего по открытому полю противника вещь весьма неприятная.

Беспокоило нас с Павликом торчавшее почти посередине поля, то есть между нами и лесом, кладбище. Стены у него были крепкие, каменные. Разрушить нам его было невозможно, а оборонять немыслимо, слишком оно уже было выдвинуто вперед. А так, как оно стояло, мы знали, что немцы за его стенами будут накапливаться. Но делать было нечего… Послали на кладбище отделение в 10 человек с приказанием, во-первых, измерить все расстояния, а затем расположиться за оградой, а когда немцы покажутся, открыть по ним самый свирепый огонь, по 10 патронов с человека, после чего тикать назад. Кроме неприятной неожиданности противнику, это должно было дать нам знать, что пора кончать работы и занимать места.

А работы было очень много. За исключением придорожной канавы, где устроились мои два взвода и которые тоже нужно было расширять и углублять, остальные два окопа нужно было рыть заново. В военном училище мы, юнкера, сами рыли стрелковые окопы малыми лопатами. В полку на занятиях сколько раз я видел, как их рыли солдаты… И всегда это дело продвигалось очень медленно. За два часа, бывало, выроют такой окопчик, что просто смотреть не на что. В этот раз был февраль месяц. Земля промерзла и была твердая как камень. Но тут каждый работал для себя, уже не за совесть, а за страх…

Меньше чем через час были готовы такие окопы, что в них можно было и лежать, и сидеть. Натащили в них соломы, а бруствера маскировали.