для другой стороны. Ни одного сбитого аэроплана мне, например, увидеть не довелось.

В 1914 году полковые рифмачи сочинили песенку на мотив «Мариетт, ма петит Мариетт», той самой, которую во время мобилизации распевала вся французская армия. Наша «мариетт» называлась «халупа», по-польски «изба», место наших редких счастливых и комфортабельных ночлегов. В ней доставалось и начальству, и некоторым полковым товарищам. И между прочим, был в ней такой куплет:

Но вот летит аэроплан,

Наш доктор Бриггер не профан,

Тотчас винтовку он хватает

И по противнику стреляет!

За каждым куплетом шел припев:

Халупа, моя халупа,

Довольно грязная халупа!

Таким образом, удовольствие поохотиться за аэропланами разрешали себе не только чины, но и господа офицеры и даже доктора.

Теперь, на третий год войны, очевидно, решили поставить этот вопрос на серьезную ногу.

Кроме четырех зенитных орудий, в нашем поезде было еще несколько вагонов со снарядами к ним.

В классном вагоне ехали три зенитных артиллериста, капитан, подпоручик и прапорщик, два каких-то чужих офицера и английский майор.

Я попросился у капитана в поезд и через некоторое время уже пил с зенитчиками чай.

Разговор шел о воздушных налетах. Больше всех разорялся прапорщик, доказывая, что теперь с зенитными орудиями аэропланам крышка. На основании приборов и таблиц, которые только что получены с Западного фронта, вычислить скорость, высоту, угол, направление – все это пара пустяков… Два выстрела на пристрелку, третий на попадание… До какой убийственной точности дошла теперь морская стрельба, а стреляют на десятки километров, по движущейся цели…

Капитан слушал скептически:

– Все это отлично, но военные суда, даже при волнении на море, двигаются в одной плоскости… А аэроплан в одну секунду может взмыть наверх, нырнуть вниз, взять вбок, вверх, вниз… Вы не охотник? Бывали на тяге? Так вот попробуйте в испуганного вальдшнепа попасть, да не дробью, а картечью! Нет, батенька, это не так просто.

В разговорах прошел остаток дня. Английский майор, узнав, что я говорю по-английски, прицепился ко мне, и мы проболтали целый вечер.

Часов в шесть утра майор и я проснулись от адского грохота. Оказалось, что уже два часа, как стоим в Рожище. Налет немецких аэропланов.

Майор спрашивает:

– Что же нам делать?

– Не знаю, – говорю, – вам лучше знать, у вас на Западном фронте это, кажется, вещь обыкновенная, а я под налетом первый раз в жизни. Одно мне кажется несомненно, что сидеть в это время в поезде, начиненном артиллерийскими снарядами, будет самое глупое. Выйдем в поле и сядем в канаву, а там, что Бог даст…

Так и сделали.

Когда отходили от поезда, то видели, что зенитные орудия так и продолжают стоять на платформе в новеньких зеленых брезентовых чехлах. Очевидно, не успели распаковать приборы и таблицы. А соседями нашими по канаве оказались все зенитные артиллеристы в полном составе.

* * *

Рожище – большая станция, где стоял штаб Особой армии.

На путях – железнодорожные составы, вблизи станции – дома, дальше службы штаба, бараки всяких штабных команд, конюшни, мастерские, лазареты в парусиновых шатрах… Одним словом, целый городок…

Налетело 15 аэропланов. Сбросили до 50 бомб. И хотя потери были и в офицерском составе, и среди солдат, но в общем не превышали 20 человек. Материальная порча – совершенно незначительная. Железнодорожный путь целехонек. И все это при условии, что не только наши аэропланы не пытались им мешать, но по налетчикам не было дано ни одного выстрела.

Спускаясь так низко, что можно было видеть фигуры людей, немцы бомбардировали штаб армии с таким же удовольствием безнаказанности, как какую-нибудь польскую деревушку далеко за фронтом…

В штабе Особой армии, куда входили два гвардейских корпуса, «из наших» на должности Генерального штаба работал Арсений Зайцев первый и выполнял какие-то функции Анатолий Дивов второй.

Узнав, где они помещаются, отправился к ним. Офицеры были уже в штабе, а денщики, тоже «из наших», встретили радушно. Дали умыться, побриться и напоили чаем.

Часов в одиннадцать из штаба пришли хозяева. Рассказали: о потерях в полку и конфиденциально об общем настроении. Настроение было скверное. Командующий армией Безобразов атак на Стоходе (20 и 26 июля) не хотел, неустанно уведомляя Ставку, что шансов на успех нет никаких, что у немцев долговременные укрепления, которых, при числе и калибре нашей артиллерии, разрушить и думать нечего, что подступов удобных нет, что между нашей и немецкой линией в некоторых местах около километра расстояния неудобного грунта и т. д.

Ставка приказала атаковать.

Результат – некоторые полки потеряли до половины состава, завязнув в болоте. Почти никто даже до противника не дошел, и все возвратились в исходное положение. Бесцельно и бессмысленно погибли, как это всегда бывает, лучшие люди… К общему кислому настроению штаба армии прибавил свою каплю и утренний налет.

В двенадцать часов Зайцев и Дивов повели меня в штабную палатку обедать. В огромном шатре к обеду собралось человек шестьдесят офицеров, от генералов до прапорщиков. Рассаживались по чинам.

Зайцев повел меня представляться командующему армией.

Генерал-адъютанта Безобразова, бывшего командира гвардейского корпуса, по виду я знал и раньше. Очень большого роста, дородный мужчина с бородой… В русском платье он был бы много лучше, чем в желтом кителе.

В штабе, где его любили, он шел под ласковой кличкой Воевода. Полководец он был никакой, но человек вполне порядочный. Воевода сказал мне несколько любезных слов, лестно отозвался о полку, который он всегда «любил и уважал», и с крепким рукопожатием отпустил.

Начальника штаба армии, графа Н.Н. Игнатьева, бывшего командира преображенцев, я помнил еще по тем временам, когда он командовал в своем полку ротой.

Тут же был, сколько помнится, еще однополчанин, полковник барон Корф, как его называли солдаты, полковник Воронков.

Покончив официальную часть, отправился на младший конец и пообедал лапшой с котлетами с томатным соусом из консервных жестянок. Кроме Зайцева и Дивова, на младшем конце я тоже кое-кого знал.

Главной темой разговора был утренний налет. Обсуждали действие, вернее, бездействие артиллерии и говорили, как укреплять старые и где рыть новые подземные убежища. Впечатление было такое, что немецкий налет застал «мозг» Особой армии несколько врасплох.

После обеда, простившись с однополчанами и погуляв немножко по Рожищу, я сел на Марну, которую отправили из Петербурга заблаговременно и которая, на мое счастье, от налета не пострадала, и отправился дальше, в штаб корпуса, в село Сокуль. Приехал туда часам к пяти вечера.

Первым Гвардейским корпусом (в этот период войны