Среда, 18 марта. В половине двенадцатого я отправился с визитом к Нейрату, чтобы узнать, как он реагирует на события, происшедшие после 7 марта. Он был обходителен и улыбался так, словно все, о чем он говорил со мной 29 февраля, произошло в соответствии с его предположениями. Он даже отрицал то, что говорил в прошлый раз, когда настаивал на решении вопроса о демилитаризации Рейнской зоны дипломатическим путем. Я полагаю, что нельзя доверять даже наиболее умеренным членам правительства. Его отношение к рейнскому вопросу вызывает особенное удивление, поскольку я был уверен, что он не одобряет ввода войск в Рейнскую область в нарушение Локарнского договора. Он говорил так, будто все идет наилучшим образом, рассчитывая, что лондонские переговоры будут перенесены на май, когда и во Франции, и в Германии уже закончатся выборы. Будто при Гитлере возможны настоящие выборы!

Из министерства иностранных дел я направился в Рейхсбанк поговорить с Шахтом; он, я знаю, не нацист. Шахт говорил почти в течение часа. Он был в том же настроении и говорил в том же тоне, что и Нейрат. Все идет превосходно: Германия вернула себе свою Рейнскую область, вскоре она добьется возвращения колоний, затем, возможно, вступит в Лигу наций и восстановит мир во всей Европе. Единственное, что его беспокоит, это германский экспорт, который, по его словам, падает из-за нервозности в других странах. Но это, по его мнению, продлится недолго. Никогда в жизни не видел я великого финансиста в столь оптимистическом настроении. Конечно, ход Гитлера 7 марта принес плоды.

Все слышанное не заслуживало и полстраницы телеграфного текста, поэтому я не послал ничего.

Понедельник, 23 марта. В прошлую пятницу мы отправили длинное обстоятельное донесение, в котором изложили все данные о предполагаемом обмене Дворца Блюхера возле Бранденбургских ворот на большой дом на Тиргартенштрассе. Этот дворец расположен в такой близости от немецкого правительственного здания и на такой оживленной улице, что у меня были сомнения в отношении его пригодности для служебных и жилых помещений американского посольства. Потребовалось бы израсходовать миллион долларов, а то и больше, на приведение его в порядок, а уплатили мы за него в 1931 году 1 миллион 700 тысяч долларов. В обмен на этот дворец германские власти предложили нам на новом участке здания под служебные помещения и жилье для всех наших сотрудников да в придачу два акра открытого парка. Заместитель государственного секретаря Филлипс в его бытность здесь был в восторге от этого предложения. Бывший посол Шерман, приезжавший в Германию в ноябре, придерживался того же мнения. Итак, мы послали всю информацию в Вашингтон и просили скорейшего решения. Когда мы уже собирались отправить наше донесение, принесли протест генерального консула Дженкинса, предпочитавшего Дворец Блюхера, невзирая на все дополнительные расходы. Я присовокупил его сообщение к остальным материалам.

Четверг, 26 марта. Профессор Рихтер – очень способный человек, занимающийся главным образом историей немецкой литературы, пришел сегодня проститься со мной. Он наполовину или на одну четверть еврей, уволен из Берлинского университета в 1934 году, а теперь переезжает в Баден, в двух милях от Базеля в Швейцарии, где хочет устроить своих детей в школу. Это очень милая и приятная семья. Мой сын провел несколько месяцев в их доме в 1935 году для обучения немецкому языку и изучения истории. Я был удручен тем, что он мне рассказал. Но о таких делах мне сообщают почти ежедневно.

Еврейская чета, прожившая в Англии около двух лет, вернулась год назад в Германию: они рассчитывали устроиться здесь преподавателями в еврейской школе. Их немедленно бросили в тюрьму, где они находятся по сей день. Мать мужа живет в Чикаго, и мой друг, профессор Фердинанд Шевилл, прислал мне письмо несколько дней назад с просьбой вызволить их из тюрьмы, если возможно. Они немедленно уедут в Палестину.

Я просил Гейста поговорить лично от себя с начальником тайной полиции Гиммлером, когда ему представится случай повидаться с ним по другим вопросам. Он так и поступил и показал ему письмо Шевилла. Гиммлер ответил, что освободит чету в скором времени, но просил Гейста помочь в установлении местонахождения коммунистов в Германии, чтобы арестовать их, а возможно, даже казнить. Я сомневаюсь в том, что эти несчастные евреи, совершенно невинные, насколько нам это известно, будут освобождены.

Пятница, 27 марта. Я вместе с женой на машине через Лейпциг выехал в Вартбург, поблизости от Веймара: мы хотели осмотреть знаменитый средневековый замок, где Лютер в течение года скрывался от имперских властей. Всю неделю стояла великолепная погода, и мы предвкушали восхитительную поездку.

Суббота, 28 марта. На всем пути от Берлина до Эйзенаха население выражало энтузиазм по отношению к фюреру и по поводу недавнего ввода войск в демилитаризованную Рейнскую зону. Как уже отмечалось выше, Гитлер, Геринг и Геббельс почти ежедневно выступали по всей Германии, призывая всех путем голосования выразить свое одобрение внешней политики, провозглашенной 7 марта. В Лейпциге, где трудно было представить себе ликующие толпы, все приветствовали фюрера криками «ура». Почти из всех окон свешивались флаги, большие и малые, все со свастикой, на которую жутко глядеть, когда знаешь, что она означает.

Когда мы были в Веймаре, по радио транслировалась речь Геринга и у громкоговорителей на улицах стояли толпы народа. Отходя, люди подымали правую руку в знак нацистского приветствия и восклицали «Хайль Гитлер». При нашем появлении руководители домов «Гёте – Шиллер» приветствовали нас таким же образом. Я сказал попросту «добрый вечер», и они не проявили недовольства.

Было довольно странно видеть в старом Веймаре, некогда центре немецкой цивилизации, развевающиеся на всех домах гитлеровские флаги. Трудно сказать, в какой мере все это было результатом принуждения. В Эйслебене, на родине Лютера, отстаивавшего в 1521 году германский идеал свободы вероисповедания, мы слышали восторженные возгласы по отношению к гитлеровскому режиму, отрицающему теперь все свободы. Сегодня по пути в Берлин мы остановились на час в Галле позавтракать. Старинный университетский городок, хранитель лютеровских идей в течение более трех веков, проявлял тот же самый энтузиазм, который мы наблюдали повсюду.

И все это по поводу выборов, в которых у избирателей нет выбора. Вскоре после своей речи 7 марта Гитлер опубликовал список кандидатов для всех избирательных округов Германии, по одному на каждый округ. В бюллетенях напротив имен кандидатов стоял кружок, чтобы избиратель мог вписать в него «да» или «нет». Но слово «нет» грозило ему арестом и заключением в тюрьму. Лишь люди, готовые жертвовать своей жизнью, могут вписать слово «нет». Это было ясно с самого начала. И все же Лейпциг, Веймар, Эйслебен, Эйзенах и Галле громкими криками выражали свое одобрение всей этой кампании.

Когда мы въехали в Берлин часов в пять вечера, в небе над городом медленно плыли два больших цеппелина. Повсюду толпился народ, глазел на них и подбирал листовки с призывом единодушно голосовать за «свободу, равенство и мир». Полетом, как предполагают, руководил Эккенер, капитан нового цеппелина «Гинденбург».

Воскресенье, 29 марта. Сегодня был день выборов. Вся прислуга, помогающая поддерживать порядок в нашем здании, мужчины и женщины, казалось, голосовали весело, хотя в их поведении чувствовалось некоторое принуждение. Однако швейцар Фриц, бывший солдат, воевавший на русском фронте во время мировой войны, открыто проявил свою радость по поводу реоккупации демилитаризованной зоны, символизируя этим свою нескрываемую ненависть к Франции.