Я считаю, что университеты должны быть научно-исследовательскими центрами, основанными на свободе мысли и слова. Он того же мнения, но считает, что ректор университета должен иметь право назначать профессоров, не спрашивая согласия преподавателей факультета, ведущих работу и намного лучше, чем он, знающих кандидатов на выдвижение. Он придерживается диктаторской точки зрения в этом вопросе и в вопросе реорганизации. Я бы избрал иной метод: факультет дает рекомендации, они обсуждаются, и решение принимается большинством голосов. Это повысило бы интерес и работоспособность ученых, всегда склонных уединяться в сфере своей специальности.

Среда, 1 июля. Вчера вечером я говорил о мировой торговле, свободе торговли, промышленно-финансовых революциях, равных по значению поразительным успехам торговли между 1846 и 1912 годами, о ненормальном росте больших городов и, наконец, о мировой войне и ее влиянии на жизнь общества повсюду в период между 1918 и 1936 годами. Никогда еще меня не слушали с таким вниманием, а аплодисменты по окончании лекции превзошли все ожидания. Все газеты и корреспонденты имели полный текст моего выступления, но я знал, что чикагские газеты не напечатают его. Утром я обнаружил, что «Трибюн» попыталась использовать приведенные мною цитаты из высказываний Вильсона для того, чтобы умалить его славу. «Дейли ньюс» поместила заметку на десятой странице, «Трибюн» – на четвертой. Херстовские газеты, после того как их репортеры в течение получаса тщетно пытались выжать из меня интервью о положении в Европе и сделали полдюжины фотоснимков, напечатали по колонке размером в два вершка.

Вторник, 21 июля. Сегодня ночью я должен выехать из Чикаго в Кливленд, где мне предстоит выступить на ту же тему – о проблеме современной цивилизации, о которой чикагские газеты не захотели писать. Редакторы газет – крупные предприниматели, считающие высокие тарифы благодатью, по-прежнему придерживаются мнения, что на внешних рынках они могут продавать много, а покупать мало; им не нравятся мои отчеты о том, как Соединенные Штаты выплачивали долги после войны. Более того, здесь каждая мало-мальски крупная газета откровенно враждебна Рузвельту и не позволит говорить о нем что-либо хорошее даже в историческом аспекте. С этим отношением прессы к себе Рузвельт вынужден был мириться с самого начала. Однако другие газеты, которых насчитывается всего несколько во всей стране, опубликовали мои предостережения о грозящей опасности.

Моя работа в университете была трудной. Я отдавал свое время множеству студентов, хорошо знающих дело и работающих педагогами в различных частях страны. По их словам, включение истории в общий курс общественных наук в качестве второстепенного предмета – крайне досадное явление. Они жалуются на то, что в университете не преподается полный курс истории Америки и что они не могут получить здесь достаточные знания, разве только по собственной инициативе и при помощи работы в библиотеке. Это – система Хатчинса. Я давно боялся, что его политика ограничения инициативы факультета и подбора профессоров в обход факультета нанесет большой ущерб этому учебному заведению. Крайне важно предоставить выдающимся профессорам возможность излагать свой предмет по своему усмотрению, убедившись предварительно в том, что профессора соответствуют назначению. Я озабочен положением в Чикагском университете. Иногда мне хочется, чтобы мое влияние сказывалось здесь по-прежнему.

Пятница, 24 июля. Проездом через Вашингтон я повидал государственного секретаря Хэлла. Мы непринужденно беседовали в течение нескольких минут о неудаче немецкой делегации, которая недавно вела с ним переговоры, и о возможности поражения Рузвельта. Я высказал сожаление, что Германия не может изменить свои двусторонние торговые соглашения. Это влечет за собой распространение на импорт из Германии повышенных тарифов, поскольку Германия при Гитлере не может открыть свой рынок для американского экспорта – обычные трудности современных промышленных стран.

Что касается переизбрания Рузвельта, Хэлл сказал, что он вполне уверен в успехе, но, добавил он, президент не может открыто высказать то, «что мы с вами считаем правдой о нелепостях тарифной политики. Народ настроен теперь протекционистски». Если это так, то протекционистские тарифы впервые в истории Америки получат большинство голосов.

Вашингтон в некотором отношении самый неприятный из известных мне городов. На Пенсильванском проспекте и проспекте Конституции такое сильное движение, что проехать на автомобиле или пройти пешком крайне трудно и опасно. Правительственные здания строятся впритык одно к другому, и планировка административной части города напоминает нелепую планировку чикагского Лупа, где миллионы людей работают или передвигаются с опасностью для жизни. Теперь люди считают, что они должны набиваться в города, и отказываются покидать их даже тогда, когда им угрожает голод. Как это отличается от духа и целей тех, кто основал североамериканские колонии, а затем Союз!

Среда, 29 июля. В полдень я отплыл на «Вашингтоне». Скоро возобновится мое напряженное пребывание в Берлине, где демократия подвергается гонениям почти каждый день.

Пятница, 7 августа. После медленного плавания в течение всего дня в мелких водах Эльбы мы прибыли в Гамбург. Отсюда я в своей машине помчался в Берлин и прибыл туда в половине одиннадцатого. Продолжительный отдых в Виргинии и Чикаго оказал на меня исключительно благотворное влияние, несмотря на утомительную работу, которую я проделал в университете. На всем пути от Гамбурга до Берлина продолжительностью в 200 миль местность была живописной, цветущей, как это всегда бывает весной и летом.

Воскресенье, 9 августа, ночь. Я был среди приглашенных в столетний «Клуб господ». За моим столом сидели Папен, Нейрат, французский посол и другие, но ничего по-настоящему интересного не было сказано. Это был пышный прием на сто пятьдесят человек в честь участников Олимпийских игр, которые привлекают к себе столько внимания. Это тот самый клуб, члены которого ждали смерти в последнюю неделю июня 1934 года; один из них просил у меня зашиты. На стенах главного обеденного зала развешаны портреты кайзера Вильгельма I, Гинденбурга и Гитлера.

Кроме самого обеда, не было ничего заслуживающего упоминания, правда, Нейрат сказал, что сегодня днем разговаривал по прямому проводу с Мадридом. По его словам, в Мадриде ничего особенно важного не происходит и вряд ли произойдет в течение ближайшего месяца. Он сказал:

– Все страны совершают экономическое самоубийство вследствие своей нелепой торговой и финансовой политики. Шахт был прав в своей недавней речи.

Пятница, 14 августа. Фриц Кун, нацистский фюрер в Америке, который одно время работал на заводе Генри Форда в Детройте, привел ко мне в посольство группу американских немцев. Он возит свою группу туристов по Германии, чтобы убедить их, что нацизм – это спасение для современных народов. Кун скрыл от меня свои намерения, но позже я узнал, что он представляет Боле из иностранного отдела нацистской партии.

Вчера Геринг устроил прием на открытом воздухе в честь руководителей делегаций на Олимпийских играх, и мы отправились туда. Старинный прусский королевский дворец, в котором Геринг чувствует себя как дома, значительно больше и лучше обставлен, чем Белый дом в Вашингтоне. Сад, расположенный в самом центре города, такой же величины, как и лужайка перед Белым домом. Прожекторы, установленные на крышах окружающих зданий, освещают парк так хорошо, что там светло как днем. Кроме того, сотни лампочек висят повсюду на деревьях. Вряд ли самый изобретательный ум мог бы что-нибудь добавить к этому.