позвонков и фонтана крови из артерии вижу искры, высеченные металлом: горец успевает извернуться с невероятной быстротой и отбить удар. Однако лезвие все же рассекло кожу на густо-синем плече, и — о чудо! — мой левый клинок вышибает огромный меч из руки исполина. Запястье дрожит от усилия, но мне удается удержать рукоять. А в следующий миг колено чудовища врезается мне в живот и перешибает дыхание. Я едва успеваю напрячь мышцы, чтобы защитить внутренности: от подобного удара они вполне могут превратиться в кровавую кашу. Тело сгибается, будто переломанное пополам, в глазах снова темнеет, а желудок пытается вылезти через глотку. Ноги будто кисель, отказываются держать тело. Силюсь не упасть, но на спину обрушивается удар такой чудовищной силы, что едва не ломает мне хребет: рычащий диким зверем гигант вновь бьет ребром щита.

Мне удается вильнуть в сторону: тело, скованное болью, все еще помнит вдолбленные на тренировках навыки. Хватаю ртом воздух, мучительно откашливаюсь, слюна смешивается с кровью. Краем глаза замечаю, как горец склоняется за оброненным мечом, отползаю подальше и перекатываюсь волчком, когда вражеский клинок рассекает надо мной воздух. Противник не дает отдышаться и тут же разит с другой стороны, но следующий удар успеваю принять на основание меча. Рука гудит от силы удара и нечеловеческого напряжения; еще немного — и в ней лопнут вены. Изо всех оставшихся сил пинаю гиганта в живот. Как ни странно, мне удается пошатнуть исполина и даже подняться — быстрее, чем получается у него.

Правый клинок входит сопернику в незащищенное бедро — увы, по касательной, поскольку горец успевает извернуться и отбить клинок огромным щитом. Меня внезапно охватывает ярость, рассудок отказывается трезво мыслить, и я начинаю со всей дури лупить двумя клинками по вражеским щиту и мечу.

Мне кажется, это длится целую вечность, но на деле проходит всего нескольких мгновений, которых хватает гиганту, чтобы восстановить равновесие и вложить силу в новый мощный замах, призванный снести мне голову. Жажда жизни вопит во всю глотку: принимать удар на клинки бесполезно, и я вновь ныряю под тяжелую разукрашенную руку, чувствуя, как взрываются болью сломанные ребра. Мой ответный удар приходится горцу в спину, пока его несет инерцией прочь от меня. Подло, бесчестно, но сейчас мне не до благородства, сейчас у меня единственная цель: выжить. Увы, бросок громадного тела сделал мой удар не смертельным, но я еще относительно цел, а противник серьезно ранен как минимум в трех местах.

Но так ли уж серьезно?

Пока горец ревет от боли и медленно, словно нехотя, поднимается, я пользуюсь короткой заминкой, чтоб отдышаться и собрать силы воедино. Вспотевшие ладони крепче перехватывают клинки. Налитые кровью глаза противника обжигают чистой ненавистью, а я шаг за шагом отступаю назад, к бортику арены.

Смерть уже надвигается, вертя здоровенный меч в руках так, будто это легкая деревянная трость. В этот раз увернуться не удается, и мой клинок, принявший вес тяжелого меча посередине, ломается надвое. Зато второй клинок, движения которого противник не уловил, выбивает меч из его ручищи вместе с фалангами пальцев. Оглушающий рев горца смешивается с воплем ужаса на ближайших трибунах: смертоносное оружие летит прямо в зрителей. Я на мгновение цепенею от страха: Вель? Ведь ее ложа в первом ряду… Кружу по арене, теряясь в пространстве — где она? Но меч горца, на счастье, падает на ступеньки между рядов, а светлое платье Вель мелькает гораздо левее.

В груди зарождается торжествующий крик, но вдруг захлебывается; из глаз сыплются звезды, а Арена идет кувырком. Затылок вспыхивает огнем: что-то твердое едва не проломило мне голову. Падаю ничком, в рот и нос тут же забивается песок. Слепой как морская звезда, ошалевший от звенящей в затылке боли, пытаюсь ползти по песку и даже умудряюсь перевернуться на спину, когда тяжелая нога гиганта обрушивается мне на грудь, вышибая из легких остатки воздуха. Тошнота подкатывает к горлу, ребра трещат, словно мне на грудь повалили гору. А прямо в лицо несется убийственный край огромного щита.

Из последних сил принимаю удар на обломок меча, который все еще зажат в руке. О чудо! — это сработало. Щит ломается надвое, одна из половинок летит в сторону, другая все еще болтается на исполинской руке. Левый клинок потерян при падении, поэтому приходится замахнуться обломком правого, но тщетно: оставшаяся часть щита вновь обрушивается на мою голову. Удар стал бы смертельным, но я успеваю увернуться. Движимый инстинктом, дергаю мускулистую татуированную ручищу на себя и впиваюсь в жилистое запястье зубами. Несущий Смерть рычит и кулаком свободной окровавленной руки без кончиков пальцев бьет меня по лицу — кулак тверже гранита. И все же ему приходится выпустить остаток щита, чтобы вырвать руку из моих зубов, оставляя у меня на языке вкус крови и сырого мяса. Удары беспалого кулака сыплются градом: в лицо, в грудь, в живот, в поломанные ребра. Ошалевший от боли, я способен лишь хрипеть и захлебываться кровью, слабовольно пропуская каждый второй замах.

Если он не будет видеть меня, я сумею спастись, — мелькает на задворках сознания здравая мысль. Нахожу в себе силы выбросить слабеющую руку и впиться пальцами в налитые кровью глаза горца. Слышу, как он ревет от боли, чувствую, как пытается отодрать мою пятерню от своего круглого, как темная луна, лица. Я почти ощущаю, как лопаются под пальцами его глазные яблоки, но тут мою руку выворачивает так, что я сам ору от боли, когда трещит и ломается предплечье, будто хрупкая птичья кость.

Левая рука, судорожно мечущаяся по песку в попытке ухватиться за что-нибудь, вдруг нащупывает твердость дерева. Обломок щита, брошенный горцем. Подтягиваю его ближе, перехватываю крепче и что есть силы всаживаю острый край в бритый висок.

Чудовищная хватка на правой руке ослабевает. Несущий Смерть пытается схватиться за голову, пока я угрем выворачиваюсь из-под него, перекатываюсь и встаю на колени. Нещадная боль вгрызается в тело всюду: в ребра, в живот, в голову, в спину, в безвольно повисшую правую руку, но последним ударом левой я вколачиваю острую деревяшку глубже в окровавленный висок горца.

Кровь и пот заливают глаза, но главное я успеваю увидеть: предсмертные конвульсии огромного тела, неестественно бьющегося на песке. В голове гудит и пылает, боль разрывает мозг, меня выворачивает кровью прямо на окровавленную тушу под ногами. Успеваю услышать голос распорядителя, который пытается поднять мою левую руку, но песок арены неумолимо несется к голове, и наступает спасительная темнота.

Небо бывает и хмурым и ясным.

Радость бывает. Бывает беда.

Что б ни случилось,