Это было заметно по поведению адвокатов Бейлиса, сидящих с траурными лицами, словно на похоронах близкого родственника. Бейлис закрыл глаза ладонями и раскачивался из стороны в сторону. Журналисты на хорах, обычно шумливые и напористые, затихли. Когда Голубев вышел из зала, первым, кого он увидел в коридоре, был редактор «Киевлянина» Шульгин, беседовавший с кучерявым брюнетом, который перед началом заседания интервьюировал Короленко.

— Как ни прискорбно, осуждение Бейлиса более чем вероятно, особенно учитывая серый состав присяжных, — грустно предсказывал Шульгин.

— Таки нельзя ничего сделать? — растерянно спрашивал репортер.

— Процессуальных нарушений тьма, чего стоит одно только резюме председателя! Вместо предписанной законом беспристрастности — откровенное давление на присяжных. На протяжении всего процесса Болдырев подыгрывал обвинению, а в своем резюме раскрылся полностью…

Студент прошел мимо Шульгина, отвернув лицо. Нельзя было придумать удара подлее, чем тот, что был нанесен им в патриотов. Встав на сторону кровавых ритуалистов, Шульгин патетически восклицал: «Есть вещи, есть храмы, которые нельзя безнаказанно разрушать!» Что же, он выбрал свой храм — храм золотого тельца. В черносотенных газетах писали, что Шульгин, затеяв строить сахарный завод, занял деньги в еврейском банке, прогорел, как и положено барину, а теперь расплачивался за отсрочку векселя гнусными статьями в «Киевлянине». Страшно было представить, какими людьми окружен государь. Кто окажется с ним рядом в минуту опасности, кто поддержит его словом и делом? Такой же предатель, как Шульгин? Но он просчитался, подумал Голубев. Близится час торжества русского дела!

Радужное настроение Голубева испарилось, едва он вышел из здания суда. Среди желтых деревьев сквера по Большой Житомирской качнулись удаляющиеся хоругви, промелькнуло и исчезло знамя «Двуглавого орла». Предчувствуя недоброе, студент перебежал площадь и увидел Познякова, одиноко топтавшегося у колокольни.

— Где наши? — накинулся на него Голубев.

— Полиция потребовала, чтобы все немедленно разошлись.

— Я тебе что приказывал?!

— Не кричи, сделай милость. После панихиды преосвященный Никодим произнес слово. Примите, сказал, с христианским смирением приговор, каким бы он ни был, и ступайте с миром. Разве можно было перечить архиерею? К тому же дождь собирается, — Позняков ткнул пальцем в набухшие черные тучи.

— Так и говорил бы, что побоялись промокнуть. Эх, вы, патриоты!

Он в бешенстве отвернулся от Познякова, быстро пробежался до дверей собора, заглянул внутрь. Парившая в золотом мозаичном облаке Богороматерь укоризненно глядела на него, прижимая к груди младенца. Голубев ринулся обратно, надеясь, что кто-то все же задержался в сквере. Народу было полно, но ни одного из орлят. Вдруг он услышал свою гимназическую кличку:

— Постой, Конинхин!

Перед ним стоял улыбающийся Михаил, сосед по улице и бывший однокашник по гимназии. Он был не один, а с молодой барышней, которую нежно придерживал под локоть.

— Знакомься, это моя жена Таня, — представил он спутницу. — Мы гуляли, потом смотрим народ на площади. Ты чего такой смурной?

— Ожидаю приговора.

— Чудной народ! — удивился Михаил. — Читал я в «Новом времени» статью Розанова о каббалистическом истолковании ран Ющинского: трактаты чернокнижников, демон темных сил Азазелло или как его там! Сплошная мистика! Неужели ты веришь?

— Приговор покажет! — коротко ответил Голубев.

Возвращаясь в здание суда, он на мгновение представил, какое будущее ждет его однокашника по гимназии. Женился он рано, пойдут детишки, а значит, сразу после окончания университета на него навалится забота о хлебе насущном. Устроится он лекарем в клинику, в свободное время будет бегать по частным пациентам, со временем заведет солидную практику, повесит на дверях дома по Андреевскому спуску белую дощечку «Доктор М. А. Булгаков. Венерические болезни и сифилис. Прием с 4-х до 6-ти». Днем доктор будет выписывать рецепты, по вечерам играть в вист. Через много-много лет в «Вестнике венерологии» появится некролог: «Спи спокойно, скромный труженик!» Жизнь почтенная, но уж очень скучная!

Пробираясь к своему месту, Голубев услышал обрывок разговора адвокатов:

— Скорее бы уж кончали совещание, — Маклаков вынул часы из жилетного кармашка. — Что томить, все равно Бейлис погиб.

— Обидно только, что понапрасну пришлось тридцать четыре дня терпеть эту мерзость, — отвечал ему Грузенберг. — Кругом одни враги, все желают беды евреям, буквально все, за исключением Владимира Галактионовича и еще нескольких газетных сотрудников. Скажу вам откровенно, возвращаясь по вечерам домой, я скреб в ванной комнате лицо. Мне казалось, что мои щеки заплеваны теми пакостями, какие безнаказанно произносились обвинителями о священных для евреев предметах.

Публика уже заполнила зал, председатель и члены суда давно сидели в своих креслах, обвинитель Виппер нервно перекладывал на конторке ненужные уже бумажки. Тягостное ожидание объединило всех — и судей, и поверенных истцов, и защитников. Студент ощутил непроизвольную нервную дрожь, нараставшую с каждой минутой. Он вцепился пальцами в жесткое сидение стула и тут же почувствовал, как заходили ходуном коленки; поставил на них локти, но дрожь пробралась внутрь. Так он и просидел, борясь с собственными руками и ногами, до громкого звонка, возвестившего, что вердикт присяжных готов.

По залу пронесся короткий шорох, потом все замерли, и установилась тишина, какой не было за все время процесса. Присяжные вошли гурьбой, смущенно прячась друг за дружку. Старшина Мельников на цыпочках подошел к столу и положил перед председателем лист с ответами. Голубев впился в Болдырева глазами, пытаясь угадать вердикт присяжных, но по его лицу ничего нельзя было узнать. Председатель внимательно прочитал ответы, передал лист членам суда, те тоже ознакомились с решением, вернули Болдыреву. Еще несколько бесконечных секунд, и председатель скрепил своей подписью лист, промокнул чернила, отдал лист старшине. Мельников, одернув светлый жилет, зачитал тонким вибрирующим голоском первый вопрос, доказано ли, что в одном из помещений кирпичного завода Андрею Ющинскому из побуждений религиозного изуверства были нанесены сорок семь ран, повлекших за собой почти полное обескровление тела и смерть его.

— На этот вопрос нами дан следующий ответ, — старшина сглотнул слюну и коротко выдохнул: — Да, доказано!

Голубев почувствовал прилив ни с чем не сравнимого счастья. Два с половиной года трудов увенчались успехом. Киевским вампирам не удалось уйти от ответа. Он увидел, как по лицу Бейлиса разлилась мертвенная бледность.

— По пункту второму: «Если событие, описанное в первом вопросе, доказано, то виновен ли подсудимый, мещанин города Василькова Киевской губернии Менахем-Мендель Тевьев Бейлис… — старшина скороговоркой зачитывал второй вопрос.

Голубев набрал полные легкие воздуха, чтобы провозгласить громовое «Ура!» обвинительному вердикту.