В ту ночь «дом порки» огласился криками, которые продолжались следующей ночью, а затем и следующей. Поединок был эпический, хотя и однобокий. Палач истязал, осужденный терпел. Пытка длилась нескончаемо долго; мучительные вопли висели в воздухе ужасным туманом, который окутывал все вокруг покрывалом смерти. Творилось зло, и это было известно всем.

Чернокожие женщины, живущие в Фивах, угрюмо толпились у «конторы». В спертом, влажном воздухе джунглей чувствовался запах крови. Негритянки терпеливо ждали в очереди, чтобы отоварить талоны на фунт бекона, пять фунтов муки, фунт кофе, и никто не произносил ни слова. Обычно это время было лучшей частью недели, возможностью отдохнуть от унылого однообразия фиванских будней, от беспросветного отчаяния, от страха перед белыми людьми с собаками. Однако теперь облегчение не приходило. Женщины молчаливо топтались в очереди, заходили в контору, быстро делали дела и уходили по длинной дороге через сосновый лес. Они шли в одиночку, торопливо, не оглядываясь назад.

Но, возможно, самые тяжелые испытания выпали на долю Окуня, хотя, глядя со стороны, этого нельзя было сказать. Внешне Окунь оставался таким же, как и прежде; даже наоборот, он стал еще веселее. Он подъезжал к кухне на своей повозке, запряженной парой мулов, забирал обед для тех, кто работал на насыпи, наполнял водой канистру и, позвякивая колокольчиками, отправлялся в лес. Окунь приносил с собой смех, болтовню, ненасытную жажду веселья.

Однако ни у кого из заключенных не было настроения веселиться. Слишком многих забрали среди ночи оглашать криками колонию. Никто из тех, кто попадал в «дом порки», оттуда не возвращался. Охранники тоже стали дергаными, ибо и они прознали о чем-то необычном, о том, что якобы приходит какой-то бледный конь, что их империя, такая непоколебимая, такая эффективная, такая щедрая, возможно, находится под угрозой. Это привело к вспышке несдержанности — недуга, которому подвержены в первую очередь люди вооруженные, охраняющие людей безоружных. Каждая тень начинает им казаться опасностью, каждое высказывание — обещанием надвигающегося насилия. Трое заключенных получили огнестрельные ранения, причем один из них — смертельное, за проступки, которые при других обстоятельствах удостоились бы лишь смеха или в худшем случае пары ударов по спине.

Начальник тюрьмы, единственный человек в колонии, имевший в своем распоряжении телефон, постоянно кому-то звонил. Он связался с сетью соглядатаев, расположившихся вверх и вниз по течению реки, с продажными политиками из Джэксона и Паскагулы, с шерифами округов, на территории которых простирались сосновые леса. От всех них начальник тюрьмы неизменно слышал один и тот же обнадеживающий ответ.

— Сержант Великан, — сказал он во время одной из ежедневных встреч, происходивших вечером, перед тем как сам он удалялся на покой, а у Великана начинался очередной раунд с упорствующим Полумесяцем, — Вокруг все тихо. Абсолютно тихо, черт побери. Если бы кто-нибудь замышлял что-то нехорошее в отношении нас, эти люди должны были бы подняться по реке или прийти через сосновый лес. Я распорядился докладывать обо всех подозрительных группах вооруженных людей. Все мои осведомители следят в оба. Все чисто. Никто не сможет напасть на нас, не приблизившись к нам, будь то конь бледный или кто-то еще. Один только Всевышний может доставить неприятеля к нашему порогу без того, чтобы мы не узнали об этом за три дня.

— Ну а парашютисты? — предположил Великан, привыкший мыслить более практично. — На нас могут сбросить воздушный десант.

Однако ответ начальника тюрьмы удивил его; похоже, тот предусмотрел и такой вариант.

— На мой взгляд, это крайне маловероятно, сержант. Подобная операция потребовала бы значительных материальных затрат, определенной подготовки, непременно при вмешательстве правительственных органов. Но тогда об этом обязательно проведали бы наши друзья в Вашингтоне, которые нам всячески помогают. Подобное предприятие не удалось бы сохранить в тайне. Кто будет поддерживать его с финансовой стороны? Нет, нам нечего бояться врага с неба, по крайней мере настолько могущественного, чтобы его следовало опасаться. Никто не сможет прийти сюда без того, чтобы мы не узнали об этом наперед за три дня.

— Да, сэр, — с облегчением ответил Великан.

С этими словами он удалился заниматься Полумесяцем, а начальник тюрьмы спокойно отправился спать.

* * *

Окуню снился кошмарный сон. Ему снилось, что он находится под водой, среди леса мертвых негров, прикованных к бетонным блокам, предопределившим их судьбу. Он карабкался к поверхности, но цепь удерживала его внизу. Окунь барахтался в искрящейся воде, насыщенной пузырьками; его легкие готовы были вот-вот разорваться, сознание потихоньку угасало. Он видел прямо над поверхностью лица, все белые и смеющиеся. Лицо Великана, получающего наслаждение от вида ниггера, который медленно захлебывался у самой поверхности воды. Окунь видел отражение собственного лица в темных стеклах солнцезащитных очков Великана, в которых до того отразилось столько горя. Рядом лицо начальника тюрьмы: не смеющееся, а, как всегда, сосредоточенное, задумчивое. Начальник тюрьмы, как это было ему свойственно, постоянно искал во всем что-то общее, связь, шаблон, — педантичный прозаик, ремесленник в науке и искусстве усмирения негров. Окунь видел и лицо начальника участка, вооруженного своим долбаным пистолетом-пулеметом, с которым тот никогда не расставался, лицо тупое и ухмыляющееся. И лицо Полумесяца. Однако Полумесяц почему-то превратился в белого, хотя и остался таким же огромным, покрытым шрамами — следами бурных похождений в преступном мире Джэксона. Полумесяц тоже смеялся, глядя на маленького старого Окуня, хитрого пройдоху, умирающего под водой. И еще Окунь видел лицо того белого парня, Богарта, человека, которого он считал своим спасителем. Богарт надрывался от смеха, потому что он вовсе не собирался приходить на помощь Окуню и остальным. И это было самым смешным.

Вздрогнув, Окунь проснулся.

Не поднимаясь с койки, он огляделся вокруг, но не увидел в темноте ничего, никакого движения. Окунь спал в отдельной комнате, как самое доверенное лицо в бараке для старост, где жили заключенные, которые занимали в колонии ответственные посты, получали неплохой доход от нелегальной деятельности и имели возможность платить охранникам за то, что те позволяли им пользоваться относительными удобствами, недоступными в убогой грязи обычных бараков и тем более «обезьяньего дома».

Что-то было не так.

Окунь выглянул в незарешеченное окно на болото, тускло сиявшее в дрожащем свете убывающей луны. Он увидел рябь на водной глади, тени сгорбленных деревьев, скрюченные ветви. Лягушки, койот, мелкие млекопитающие, аллигаторы — все эти живые существа бесшумно скользили где-то в темноте. Стрекотали цикады.

Но что же было не так?

И только тут до Окуня дошло.

Из «дома порки» не доносилось криков.

Полумесяц все-таки сломался.

Мерзкие старики сводили Эрла с ума. Ему хотелось перестрелять их всех до одного. Они напоминали выживших из ума старух: постоянно ссорились между собой, образовывали группировки и тотчас же предавали друг друга, чтобы образовать новые союзы. Но при этом они таили друг на друга старые, разрушительные обиды, не знающие ни прощения, ни снисхождения. Ни одно подразделение морской пехоты не смогло бы существовать, раздираемое подобными внутренними противоречиями, однако для этих стариков взаимные едкие подколки являлись самой большой радостью в жизни. Какой смысл быть старым, если нельзя ненавидеть своих собратьев?