Он переходил от одной вещи к другой, прикасался к каждой из них, и возникало такое чувство, словно время повернулось вспять. Из того, что было приобретено в магазине, Энджел заметил одни только праздничные свечи. Все остальное было сделано руками Лины еще в школе. Индейка осталась еще с тех времен, когда Лина ходила в детский сад. Первый класс школы был представлен Шляпой Пилигрима, сделанной из пластикового пакета для продуктов. От второго класса остался глянцевый глиняный чайник, цветом и формой похожий на тыкву.

Энджел бережно потрогал гладкую поверхность. Умение Лины возрастало от года к году, развивался ее художественный вкус. Энджел попытался представить Лину в пятилетнем возрасте, с длинными косичками и ясной улыбкой, влетающей в дом с последним ее сокровищем, однако мысленный образ получился каким-то расплывчатым, и это его рассердило и огорчило. Как много событий из жизни Лины он уже так никогда и не увидит! Время не повернуть вспять. Потерянные годы потеряны навсегда.

День Благодарения.

Он постарался не думать о прошлом, а попытаться заглянуть в будущее. Да, его не было рядом с Мадлен в день, когда она с дочкой на руках выписывалась из больницы. Он не держал Лину за руку, когда она шла первый раз в школу. Но теперь он здесь, теперь он никуда не собирается уезжать! Он будет рядом с Линой, когда она рука об руку с женихом войдет в церковь, и он поведет своего первого внука в школу.

Он обернулся. Ему пришла в голову мысль, что болезненные эмоции, наполнившие сейчас его грудь, должны каким-то образом превратиться в идеальные слова любви. Но ничего такого не произошло.

Энджел стоял и смотрел на Лину и Мадлен, двух самых дорогих женщин в его жизни. Мадлен сосредоточенно готовила подливку с минимальным количеством жиров, стараясь во всем точно следовать рецепту, и, судя по выражению ее лица, готовка продвигалась не слишком успешно. Лина накрывала на стол.

Он никогда не видел, чтобы еде предшествовала такая кипучая деятельность. Мать никогда особенно не перетруждала себя в День Благодарения, это он помнил точно. Внезапно Энджел вспомнил об одном таком празднике из его детства.

– Кто хочет белого мяса? – словно наяву услышал он громоподобный голос матери, раздавшийся в полутемном трейлере. Никто ей не отвечал. Через несколько минут она, споткнувшись и чуть не упав на пороге, уже выходила из кухни, неся впереди себя две порции индейки, приготовленной по рецепту «Для голодного мужчины». – А твоя порция, Энджел, там стоит, на кухне. Не могла взять сразу три тарелки.

Едва успев произнести эту фразу, она грохнулась вперед и уткнулась лицом в смесь картофельного пюре и подливки. Они с Фрэнсисом хохотали тогда до колик в животе, затем перенесли свои оловянные подносики в гостиную. Вместе братья уселись на старенький диван и принялись есть, болтать и смотреть телевизор.

Братья.

– Ужин готов! – голос Мадлен вывел его из задумчивости. Воспоминания детства померкли, а затем и вовсе исчезли.

Энджел посмотрел на стол. Он был длинный, овальный и накрытый белой льняной скатертью. В нескольких местах на нем стояли подсвечники, было множество блюд с разными разностями. Покинув свое место у камина, Энджел двинулся к столу.

Но на полпути остановился. На белоснежном поле скатерти он заметил три крупных цветных пятна. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что все это значит. По обе стороны от чайного сервиза бело-красной расцветки Энджел увидел два голубых отпечатка рук с написанными рядом датами и именами – «Мадлен, 1985», а чуть левее «Лина».

Во главе стола одиноко расположился еще один отпечаток руки – «Фрэнсис».

Лина из-за стола поймала взгляд Энджела.

– Мы... мы это нарисовали много лет тому назад. Я не думала... – Слезы навернулись ей на глаза, однако взгляда она не отвела.

Энджел увидел сервированное для него место – рядом с местом Мадлен. Конечно, на нем не было никаких отпечатков или надписей, просто чистое белое полотно. И Энджел почувствовал себя так, словно он попал на чужой праздник. Он не знал даже, что и сказать. Некоторое время молча смотрел на отпечаток руки Фрэнсиса, и чем больше проходило времени, тем больше становился ком в горле.

Наконец из кухни вышла Мадлен, она несла банку с зеленой краской. Поймав взгляд Энджела, Мадлен застыла на месте. Он увидел, как она побледнела, как чуть заметно задрожала у нее нижняя губа.

– Это у нас семейная традиция, – мягко пояснила она. Затем нежно ему улыбнулась: – Давнишняя.

Он взял из ее рук кисточку, краску, намазал себе ладони и отпечатал их по обе стороны тарелки. Когда с этим было покончено, Энджел оглядел результат своих трудов, оглядел затем весь стол и почувствовал себя как дома.

– После ужина я надпишу «1996» рядом с твоими отпечатками, – сказала Лина.

Он пошел вымыть руки, Мадлен с Линой остались за столом. Они смотрели на отпечатки во главе стола, где когда-то сидел Фрэнсис.

Энджелу даже в голову не пришло, что им будет очень тяжело проводить этот праздник без Фрэнсиса. Он мог бы и догадаться, однако не догадался. Наконец Энджел вернулся и занял свое место.

Возникла неловкая пауза.

– Вы обе такие счастливые, – мягко заговорил он, – у вас столько воспоминаний о Фрэнсисе. Они навсегда останутся с вами. Ваша традиция привела его за этот стол, и он останется тут навсегда. Как отпечатки его рук на скатерти.

Лина всхлипнула, быстро отерла глаза.

– Столько всего мне хотелось бы ему сказать, ему и вам обеим, но не следует спешить. Пока я просто хочу поблагодарить судьбу за то, что мы здесь, все вместе. Именно этого хотел бы и Фрэнсис, я уверен.

Мадлен подняла глаза и улыбнулась ему:

– Индейку резать теперь тебе.

Энджел почувствовал, как призрак брата склонился над его плечом, дыша Энджелу в ухо. Он взял нож. Тысячи разнообразных мыслей роились в голове. Он многое хотел сказать, многое обязан был сейчас сказать, но в голове сидела только одна фраза: «Ну, братишка, покажи, как ты умеешь разделываться с птицей».

Энджел поднялся со стула, слыша мысленно голос Фрэнсиса. «Начинай с грудки, Энджел. Видит Бог, ты должен хорошо с этим справиться».

Энджел чуть не рассмеялся вслух. Он поднял глаза и увидел, что Лина и Мадлен тоже улыбаются.

И он начал разделывать индейку.

В Сиэтл пришел декабрь, в палитре которого были в основном только две краски – серая и белая. Густые тучи висели над головой, и только лишь самым удачливым солнечным лучам удавалось дотянуться до земли. Голые деревья дрожали вдоль обочин дорог под порывами свирепого ветра.

Наступал вечер, небо потемнело.

Подъезжая на машине к дому Мадлен, Энджел ощущал нервную дрожь. Десяток раз он приезжал сюда вечером и утром с тех самых пор, как они впервые занялись любовью, но сегодня ее дом казался странно изменившимся. Мороз превратил тротуары и дорожки в зеркала, от мороза как-то по-особенному сверкали сегодня вывески магазинов. Иными словами, мороз сделал все хрупким на вид, словно мир вдруг оказался выстроенным из стекла.