Личная храбрость, величие души, мужество суть свойства турок, которыми покорили они многих столь же воинственных народов и в лучшей части света основали могущественную Оттоманскую империю. Характер тихий, задумчивый и благородный, возмущаемый иногда страстями, делает турок подозрительными и против врагов жестокими. При всем том они не мстительны и обиды охотно забывают. Не учение магометовой веры, а порок живущих с ними христиан побуждают их презирать всеми другими народами, кои не последуют их закону, который делает их в обхождении между собой великодушными, сострадательными и гостеприимными. Они хорошие хозяева, умеренны, терпеливы и набожны. Скупость и жадность к приобретению богатств, нужда, побуждающая всякими средствами поддерживать себя на скользком месте, как необходимые следствия злоупотреблений в деспотических правлениях, существует только между вельможами. Вообще же бескорыстие турок, их щедрость к неимущим, исполнение данного слова, особенно благодарность, при совершенной их необразованности суть такие добродетели, которые могли бы украсить и самые просвещенные народы. Фонтаны, мосты и караван-сараи (постоялые дворы), устроенные на дорогах, где уставший странник без платы находит покой и прохладу, суть памятники их душевной доброты, достойные подражания. Их понятия о вещах весьма просты и ограничены; они располагаются по-настоящему, скоро забывают прошедшее и не думают о будущем. Вельможа, впадший в несчастье, переносит оное с твердостью и не показывает ни малейшего уныния; простолюдин, взошед на верховную степень визиря, поддерживает сан свой со всей важностью и достоинством. Один говорит: «Иш-Алла! Буди воля Божия»; другой: «Алла Хирим, Великий Бог». И оба успокаиваются. Верование в предопределение, первоначальный догмат их веры, во всяких случаях жизни делает их покорными судьбе, и потому-то, поджав ноги под себя, большую часть жизни они сидят, пьют кофе, курят табак и не имеют ни малого любопытства. Книги, как думают они, служат только напоминанием о глупостях человеческих, и потому кроме Алкорана, и то весьма немногие, других книг не читают. Не зная ни грамоте, ни наук, ни искусств, живут очень покойно и хладнокровны ко всему ученому. Познания, необходимейшие в жизни, переходят от отца к сыну, и потому-то ремесленники их, как то: портные, кожевники, золотошвеи и многие другие, превосходны.

С другой стороны, обычай и свойства турок представляют удивительную противоположность. Моются по три раза в день и неопрятны, потому что белье редко переменяют; лакомы и вместе воздержаны; сострадательны к животным и жестоки к неприятелям; соединяют простоту древнего парфянина с изнеженностью азиятца; невольники приличностей и свободны лично; сладострастны дома и непорочны в обществе; ленивы в праздности и живы и деятельны в сражении.

Честность турок заслуживает особенного внимания и поистине достойна нашего удивления. Купцы их верят друг другу на миллионы, без векселей и записей, на одно только честное слово, и выдают деньги при одном свидетеле. Кто в срок не может заплатить, и отсрочка по предстательству кади или за не отысканием поручителей не будет дана, того имение в тот же день отдается заимодавцу, а виновный теряет голову. Турецкие законы очень строги и точны; разбирательство, решение суда и исполнение по оному оканчиваются весьма скоро. Оттого нет здесь тяжеб, по целому столетию продолжающихся. Турки сами признаются, что при поспешном их суждении иногда погибают невинные, но они в оправдание свое говорят: «Лучше пожертвовать десятью овечками для истребления одного хищного волка, нежели дать ему способ задавить еще сотню и другую». Правосудие турецкое основывается на доказательствах вероятных, на разуме дела и здравом смысле; судьи их славятся проницательностью и праводушием, ибо достоинства сии почитаются необходимыми для сего звания, и, может быть, к удивлению многих должен я сказать, что турецкий кади почитает лучшей наградой одну честь и известность его беспристрастия. В одной только Турции преступник и с чистыми документами получает достойную казнь; невинный и без оных всегда может надеяться на правосудие и защиту законов. Полиции в Константинополе не видно. Сам султан, визирь или нарочно для сего наряжаемый чиновник ходит по городу, переодевшись, особенно строго наблюдает за продажей съестных припасов, и, например, если фунт хлеба по таксе стоит 2 пары[86], то во всем Константинополе у турецких хлебников не сыщите хлеба ровно в фунт, а всегда несколько более; у греческих же часто менее фунта. За сей проступок виновного гвоздем за ухо прибивают к столбу. Путешественники, не входя в причины, осуждают турок за сию жестокость. Турки столько гнушаются обманом или подлогом в торговле, что если вы, пришед в турецкую лавку, покажете сомнение о качестве или цене товара, то мусульманин примет сие за крайнюю обиду и часто скажет: «Неужели вы принимаете меня за христианина?» Таково их мнение о всех христианах, которое в некотором отношении частью и справедливо. Вот образец их честности: один чиновник нашей миссии послал дитя 5 или 6 лет купить око[87]винограду. Ребенок, пришед на рынок, подал деньги, купец, взглянув на него, с улыбкой спросил: «Далеко ли отсюда дом твоего господина?» и, расчислив, сколько мальчик может дорогой съесть, за те же деньги отвесил ему полтора ока и, отдавая виноград, сказал ему: «Я не хочу, чтобы господин твой подумал, что я обманул дитя, но попроси его, чтобы впредь присылал слугу повернее тебя».

Иностранец, проживающий в Константинополе, пользуется совершенной свободой. По приходе корабля на рейд таможенный чиновник первый на оный приезжает. Шкипер показывает ему паспорт. Турка, не зная, что в нем написано, взглянув на него, говорит пекъи, потом спрашивает шкипера, откуда пришел? какой имеет груз? и намерен ли остановиться в Константинополе или идти далее? Получая на сии вопросы ответы произвольные, турка при каждом хладнокровно повторяет пекъи, пекъи (хорошо); потом спрашивает, не имеет ли сверх объявленного груза еще чего-нибудь, и на ответ шкипера сказав свое пекъи, сходит в каюту, где шкипер обязан подать чашку взболтанного кофе без сахару, трубку с длинным чубуком и тотчас положить пред ним на стол полпроцента от суммы, на какую, по собственному объявлению его, привезено товаров. Турка, поверив счет на бахроме своей шали, подобно как у нас делают выкладки на счетах, кладет деньги в султанский мешок и снова повторяет пекъи. Если в каюте увидит он сундуки или что-либо похожее на связку товаров, не упомянутых шкипером, то с укорительным видом спрашивает: а это что? и получив в ответ: «Собственные вещи или платье пассажиров», снова успокаивается и добродушно повторяет свое вечное пекъи! Потом встает; тут шкипер подносит ему подарок, смотря по величине судна, простирающийся от 10 до 50 червонцев. Турка, в последний раз сказав пекъи, объявляет шкиперу свободу и отъезжает, нимало не беспокоясь, что его в счете обманули. Иностранца, съехавшего на берег, никто и нигде не спросит, кто он такой; ступай куда хочешь, делай что угодно, нигде не остановят, в полицию не поведут; ибо во всей Турции нет застав. Уже прошло то время, когда европеец подвергался в Константинополе частым обидам, теперь, напротив, случается, что даже грек обижает турку. Впрочем, иностранец, какого бы звания ни был, должен остерегаться сделать грубость знатному турке, ибо сей при малейшей обиде застрелит и делу конец. Убийца, не опасаясь задержания, пойдет спокойно далее; тело же остается на улице до тех пор, пока кто-нибудь его не приберет. Один чиновник нашей миссии рассказывал мне, когда во время бунта погиб славный Байрактар паша, то тело его в богатой одежде лежало долго на улице. Жестокие янычары, заметив жадные взоры жидов, устремленные на платье убитого, сняли с него кафтан и бросили им в глаза, не коснувшись к другим драгоценным вещам. Удивления и похвалы достойно, что воровство, столь обыкновенное между всякой чернью, туркам вовсе не известно.