могу вам помочь, ясно? Не могу! Мистер Солдерс, сожалею, но вы не сможете уже никогда обнять свою милую жену и приласкать сына, потому что вы ЛУЧШИЙ, и они решили оставить вас одного. Я не могу найти мистера Филла, потому что на самом деле он давно уже коротает последние кошачьи дни в заброшенном приюте и вот-вот ожидает, когда злосчастный шприц коснется его пушистой шеи — вы были особенной, дорогая, и небо пожелало отобрать у вас единственную радость жизни. Оно всегда поступает так, чтобы сделать нам еще хуже — заставляет молчать, когда непрошенный крик рвется наружу, делать глупые вещи только потому, что кому-то другому этого хочется, или забирает тех, кто был дороже жизни, дороже всего самого дорогого на свете. И оставляет нас, потому что готово укрывать своим куполом ЛУЧШИХ, верно? Чтобы потом оставить нас, смять, как никому не нужный мусор и бросить в угол грязным комом, как бы оправдываясь: «Так вышло. У людей, к несчастью, небольшой срок годности, и истекает он очень быстро».

Рэйчел зачерпнула носком ботинка горсть жидкого коричневато-серого снега и внезапно прониклась до дрожи восхитительной, но отчасти безумной идеей, которая, возможно, разрешит сложную ситуацию. Она вприпрыжку подбежала к одной из рождественских лавок, которую предусмотрительные хозяева уже украсили в преддверии волшебного праздника: по краям огромной стеклянной витрины белела россыпь бумажных снежинок, от самых маленьких до огромных, размером со сложенные лодочкой ладони; сверкающая гирлянда, пока еще выключенная, висела тонкой змеей по всей длине окна — наверняка ее зажгут с появлением настоящего снега, который скроет всю эту отвратительную грязь; и то, что заставило детское сердце восторженно вздрогнуть, а в голове родиться любопытной мысли. На длинных нитях были подвешены довольно-таки аккуратные бумажные птички, сложенные чьими-то заботливыми руками из самых обыкновенных листов бумаги. И Рэйчел сама не могла объяснить, почему простые украшения заставили ее вспыхнуть с новой силой и приступить к действию, оставляя грусть и злобные слова Джека.

«Я не дам ему забыть о себе. Пусть поверит в то, что все люди прекрасны, и каждый заслуживает своего кусочка любви и счастья от этого иногда несправедливого мира. Он будет смотреть в окно и чувствовать себя не таким покинутым, как раньше; поймет, наконец, что на Земле найдется не один человек, которому ты нужен и который к тебе искренне привязан. Люди приходят и уходят, а потому нет смысла рушить свою жизнь из-за чьего-либо предательства. Ты удивишься. По-другому взглянешь на все, что тебя окружает, и, черт возьми, я заставлю тебя улыбаться».

***

В течение всей следующей недели, каждый день, как бы холодно не было в Бостоне, даже если улицы засыпало влажным снегом или выл ледяной ветер, грозящий снести трясущиеся в страхе деревья, у дома на Стюарт-Стрит появлялись бумажные птицы. Они были повсюду: иногда одна или две терпеливо ожидали внимания на подоконниках или вертелись на нитях, привязанные к ручке входной двери; чаще всего пять-шесть оригами кучкой сбивались на капоте машины Майка, из-за чего тот постоянно ворчал, грозясь найти гадкого хулигана и высечь его; пару раз даже с десяток белоснежных комочков выстраивались рядком у окна спальни Джека, и Дауни смотрел на них каждый день, чувствуя внутри себя странное и непонятное ему самому тепло.

В городе по-прежнему шел снег, то тихо посыпая улицы, как умелая хозяйка пудрит корочку кексов пыльцой из сахара, то шумно барабанил по крышам вязкими жидкими комками, а бумажные птицы рождались и умирали на одной из бостонских улиц, придавленные снежной массой, унесенные сильным порывом ветра или же скомканные чьей-то жестокой рукой — прекрасные и чистые, как потерянные дети зимы в окружении тусклого осеннего мрака.

Глава 30

В этот странный день отвратительным было все. Мутное, еле живое и вызывающее больше сочувственный вздох уныния, нежели восторг или хотя бы немного радости, солнце то выползало из-за облаков, то снова скрывалось за ними, окрашивая те неприятным грязным светом. Даже воздух был сегодня пресным и каким-то слишком водянистым — или же Джеку просто не хотелось дышать и он сослался на туманную погоду. Они ведь брели по лесу уже добрых пятнадцать минут.

Зачем? Парень успел задаться этим вопросом уже несколько десятков раз, перешагивая погрязшие в ворохе листьев ветки, с трудом перенося равновесие на одну ногу, чтобы обогнуть лужу, и в то же время случайно наступая другой в эту самую бурую жижу, вместо которой давно уже должен был появиться первый декабрьский снег. Оступившись еще раз, брюнет чуть-чуть не проклял вслух чертову природу, этот день и свою юную спутницу, уверенно шагавшую между комками грязи — вместо этого только осторожно посмотрел на нее и проглотил готовые вырваться наружу слова.

«Ты невыносима, Рэйчел Робертсон», — заключил про себя он, догоняя ушедшую вперед девочку, которая до этих пор не проронила ни единого слова после холодного приветствия. «И я ненавижу тебя так, как это только возможно в мире. Чего ты пытаешься добиться, ведя меня сюда, когда я даже не давал тебе согласия или разрешения? Ты просто… подошла, посмотрела своими потемневшими зелеными глазами прямо в лицо и тихо попросила следовать за тобой, ведь ты объяснишь все позже. А я, глупый, и вправду пошел, но не из-за того, чтобы только тебе угодить или обрадовать. Ты маленькая рыжая ведьма, которая не оставила мне никакого выбора этим взглядом. Я тебя ненавижу каждую секунду, но в то же время восхищаюсь, не зная, какое из этих чувств окажется сильнее». Вместо этого Дауни только сказал:

— Куда мы идем? Может, хоть теперь скажешь, иначе я развернусь и больше не сдвинусь с места. Мне не нравится играть в молчанку, тем более с тобой.

Рэйчел резко остановилась и поправила немного запутавшийся в ее волосах шарф — так, что теперь огненные пряди разметались по спине и шее. Затем долго-долго ничего не говорила, глубоко задумавшись и что-то бормоча себе под нос, после чего обратилась к парню и мягко, но одновременно с этим серьезно пояснила:

— Мы не играем, Джек, давно уже не играем. С тех самых пор, как ты решил от меня отстраниться… — она удивленно почесала кончик носа, как будто не говорила этих слов вовсе, а затем продолжила с напускной веселостью. — Да, уже не играем… Это очень странно звучит, согласись? Так по-детски, по-глупому, но приобретает смысл, только когда начинаешь произносить вслух как можно загадочнее и осмысленнее. По сути ведь все, что мы делаем — сплошная игра. Ты передвигаешь фишку день за