— Вы уверяете, что пытаетесь помочь моим детям, но на самом деле только ссорите их. Слишком поздно. Вы разрушили мою семью. Почему бы вам теперь не вернуться в свою и не оставить нас в покое?

— А вы думаете, у меня дома рай? Из-за всего этого в моей семье тоже раскол. Джошуа не разговаривает с Маркусом. А вы не знали? Ведь они так хорошо ладили… — казалось, что Джойс вот-вот заплачет. Алсана нехотя протянула ей бумажную салфетку. — Я пытаюсь помочь всем нам. И начать нужно с Маджида и Миллата, помирить их, пока не стало еще хуже. Думаю, тут вы со мной согласитесь. Если бы удалось найти какую-то нейтральную территорию, какое-то место, где ни тот, ни другой не испытывали бы давления со стороны, не чувствовали постороннего влияния…

— Нет больше никаких нейтральных территорий! Согласна, они должны встретиться и поговорить, но где и когда? Вы и ваш муж сделали все, чтобы это стало невозможным.

— Миссис Икбал, при всем моем уважении к вам не могу не заметить, что проблемы в вашей семье начались задолго до того, как вмешались я или мой муж.

— Может быть, миссис Чалфен, может быть. Но вы стали солью, насыпанной на рану. Избытком красного перца в остром соусе.

Миллат услышал, как Джойс сердито вздохнула.

— При всем моем уважении… Я уверена, что дело не в этом. По-моему, так шло уже давно. Когда-то Миллат рассказал мне, как вы сожгли все его вещи. Это так, для примера, но мне кажется, вы не понимаете, какую психологическую травму такие поступки наносят Миллату. Он в ужасном состоянии.

— Ага, значит, око за око, зуб за зуб. И у вас зубов больше! И кстати, хоть это и не ваше дело, но я скажу. Я сожгла его вещи, чтобы его проучить, чтобы он понял, что надо уважать жизнь окружающих!

— Простите, что вмешиваюсь, но это довольно странный метод.

— Не прощу! Не прощу! Что вы вообще об этом знаете?

— Только то, что вижу. А вижу я, что Миллат сильно травмирован. Может быть, вы не в курсе, но я оплачивала визиты Миллата к психоаналитику. Так вот, совершенно ясно, что внутренний мир Миллата — его карма, как вы, наверно, сказали бы, — весь мир его подсознания находится в ужасном состоянии.

На самом деле все психологические проблемы Миллата возникали оттого, что его сознание (и для этого не нужно было консультироваться с Марджори) было двойственным. С одной стороны, он изо всех сил старался жить так, как учили Хифан и другие. Для этого следовало соблюдать четыре условия:

1. Стать аскетом (не пить, не употреблять наркотики и не заниматься сексом);

2. Помнить о силе Магомета (да восславится имя его!) и о могуществе Создателя;

3. Осознать идеи КЕВИНа и понять смысл Корана;

4. Очиститься от грязи Запада.

Он знал, что КЕВИН возлагает на него надежды как на великий эксперимент, и честно старался не подвести организацию. С тремя первыми пунктами все было в порядке. Он курил совсем немного и время от времени отказывал себе в стакане «Гиннесса» (трудно сказать лучше!), но с травой и искусами плоти было покончено. Он больше не встречался ни с Александрой Эндрузер, ни с Поли Хьютон, ни с Рози Дью (впрочем, он нет-нет да навещал Таню Чэпмен — миниатюрную рыжеволосую девушку, которая понимала сложность его хитрой дилеммы и делала ему минет, так что Миллату не приходилось к ней даже прикасаться. Дело было взаимовыгодное: Таня была дочерью судьи, и ей нравилось шокировать этого старого хрыча, а Миллату требовалась разрядка без каких-либо активных действий с его стороны). Что касается духовных аспектов, то Миллат считал Магомета (да восславится имя его!) классным чуваком, крутым типом и трепетал перед Создателем. Действительно трепетал, то есть смертельно его боялся. Хиван говорил, что это нормально, что так и должно быть. Миллат понимал, что требования его религии не были основаны на чистой вере, как у христиан, евреев и прочих, что лучшие умы могут их рационально обосновать. Он это понимая. Но, к сожалению, Миллат не был наделен «лучшим» или хотя бы логичным умом, рациональные обоснования были ему неподвластны. И все же он понимал, что тех, кто полагается на чистую веру, как его отец, можно только презирать. И его нельзя обвинить в том, что он не радеет всей душой за дело КЕВИНа. А КЕВИНу этого было довольно. Кроме того, люди КЕВИНа с восторгом обнаружили в Миллате его самую сильную сторону — способность внушать доверие. Выгодно представлять дело. Скажем, если нервическая дамочка подходила к стойке КЕВИНа в Уиллзденской библиотеке и спрашивала что-то о вере, Миллат склонялся к ней, брал ее за руку и говорил: «При чем здесь вера, сестра? Мы имеем дело не с верой. Поговори пять минут с моим братом Ракешем, и он тебе обоснует существование Бога. Коран — это научный документ, в нем заключена научная мысль. Всего пять минут, сестра! Если тебя заботит твоя жизнь после смерти». А под конец он умудрялся всучить ей несколько кассет («Идеологическая война» или «Трепещите, ученые!») по два фунта каждая. Или даже пару книг, если был совсем в ударе. Люди КЕВИНа были в восторге. Всё так. И когда доходило до менее ортодоксальных программ КЕВИНа — программ решительных действий, Миллат всегда был готов принять в них участие. Он для них просто находка. Всегда в авангарде, первый лезет в бой, когда речь идет о джихаде; никогда не теряет голову в трудной ситуации; смелый и сильный, как Брандо, или Аль Пачино, или Лиотта. Но даже сейчас, когда Миллат стоит в коридоре родительского дома и с гордостью размышляет об этом, его сердце неприятно сжимается. Потому что в этом-то все и дело. Четвертый пункт. Очиститься от Запада.

Он знал, что самый яркий пример «отмирающего, упаднического, разлагающегося, развращенного и жестокого западного капитализма и доказательство фальшивости его помешанности на правах и свободах» (листовка «Путь от Запада») — это голливудское кино. И он знал (Хифан его не раз прорабатывал на этот счет), что фильмы о гангстерах и мафии — это самый-самый яркий пример. И все же… от них было труднее всего отказаться. Он отдал бы все косяки, какие когда-либо выкурил, и всех женщин, с которыми когда-либо спал, чтобы только вернуть те фильмы, которые сожгла его мать, или хотя бы купленные в последнее время, которые конфисковал Хифан. Он порвал членскую карточку «Роки Видео» и выкинул видеомагнитофон Икбалов, чтобы избавиться от искушения, но разве он виноват, что на четвертом канале идет неделя фильмов с Де Ниро? Разве он виноват, что песня Тони Беннетта «Нишие и богатые» доносится из магазина и западает ему в душу? Его самая постыдная тайна заключалась в том, что каждый раз, когда Миллат открывал дверцу машины, багажник, дверь КЕВИНа или, как сейчас, дверь своего собственного дома, в его голове проносилось начало «Крутых парней», а в его подсознании (по крайней мере, он считал это своим подсознанием) возникала фраза:

Сколько я себя помню, я всегда хотел быть гангстером.

Он представлял эту фразу именно так, записанную тем же шрифтом, что и на рекламе фильма. И когда ловил себя на этом, то всеми силами старался избавиться от воспоминания, одолеть его. Но Миллат не умел себя контролировать, и в большинстве случаев дело кончалось тем, что он открывал дверь, сгорбившись и откинув голову а-ля Лиотта, и думал: