изображениями целых сцен Священного Писания. Еще в 1859 году академик Солнцев нашел под известью и штукатуркой остатки фресковых изображений XII века. Когда, в 1882 году, преосвященный Феогност задумал его обновление и воссоздание, приступлено было к подробным розыскам древней живописи. Находки на стенах храма, под штукатуркой за иконостасом, были поразительны, как по количеству, так и по свежести того, что сохранилось, и вызванные сюда члены московского археологического общества не замедлили признать в них стенопись XII века, времен великого князя Андрея Боголюбского, живопись чистейшего византийского пошиба. Летопись сообщает, что собор был расписан в 1161 году; в 1408 году великий князь Василий Дмитриевич повелел дополнить это расписание русским художникам Иконину и Рублеву, в этим внесен в собор второй существенный вклад других людей, другого древнего времени. Начавшаяся с 1882 года реставрация производилась под наблюдением особой комиссии, под председательством такого авторитетного лица, как Забелин; восстановление самой живописи поручено было иконописцу села Палеха, Вязниковского уезда, Сафонову.

Владимир. Вид на Успенский и Дмитриевский соборы.

Пока шли эти работы, случай открывал один за другим памятники еще более высокого значения, свеянные временем и засоренные мусором, а именно целый ряд гробниц великокняжеских, княжеских и высших деятелей духовенства. В настоящее время, если вы стоите посредине собора, то находитесь в целом кольце могил, каменных гробов, взирающих на вас из-под своих надписей; большинство этих гробов расположено в небольших нишах — «комарах», устроенных, вероятно, великим князем Всеволодом при расширении храма, указавшим, где, как и кого погребать и перенесшим многих из почивших сюда в новые их усыпальницы. Если, как сказано, светла была древняя русская живопись, светлы были и соборы, то под стать им и впечатление этих простых каменных белых гробниц; мысль о смерти, хотя вы в полном смысле слова окружены смертью, от вас чрезвычайно далека, и вы сознаете, что почившие не умерли, а только переселились.

Печален был вид этих могил до их восстановления; многие были совсем заделаны, другие разбились; в отверстия навалился мусор и щебень, и пришлось выбирать их оттуда, освобождая кости усопших; на некоторых из княжеских мощей, увидевших вторично на краткий срок свет Божий, при перемене на гробницах их камней, видны были одежды, ткани, обувь, некоторые полуистлевшие предметы, даже пучочек красной вербы с сохранившимися беленькими росточками. Освобождены были и гробницы святителей, и при совершении заупокойных литий бренные останки их одеты новыми пеленами. Прототипом для восстановления всех «комаров» послужила гробница епископа Луки, сохранившаяся вполне, так как она была заложена наглухо в очень давнее время: это — белокаменный гроб о двух скатах крыши под невысокой полукруглой арочкой в стене; такие гробы глядят на вас отовсюду, словно белые очи из-под полукруглой арки и надписи, означающейся темной бровью. Мрачности в этом царстве смерти нет никакой. Да и откуда взяться ей, этой мрачности, когда перед вами всплывают одни за другими такие внушительные, полные блеска воспоминания, как огненная жертва великокняжеской семьи 1237 года? Вот она.

Татары исполосовали Россию. Многострадальнее всех был именно Владимир, потому что в те дни это был город великокняжеский, первопрестольный город, почти первый по пути татар, город устроенный, богатый, с храмами, полными сокровищ, «яко тогда знаменитейший и столичный великих князей град», где восходили они на княжение (преимущество, перенесенное впоследствии в Москву). Собор был так богат, что паникадилам к сосудам золотым и серебряным не было числа; без числа были и порты, шитые золотом и жемчугом; по словам летописи, «яже вешали на праздник в две верви, от Золотых Ворот до владычних сений, в две же верви чюдных».

Поручив защиту Владимира двум сыновьям своим и покинув семью, благоверный князь Георгий с племянниками стал станом на берегах реки Сити, собирая войско против татар. Батый тем временем взял Владимир и пожег, и порубил его. Нетронутым оставался только собор. Тяжелые двери его были заперты, и долго должны были ломиться в них татары. Весь помост собора был полон людьми, запершимися в нем, перед образом Владимирской Божией Матери, тогда еще не перенесенным в Москву (святая икона эта была писана евангелистом Лукой и перенесена в Москву только в 1395 году; на месте её имеется теперь точная, старинная копия). Виднелись тут, на помосте, бояре и боярыни, народ, старцы и дети, и много их было, и все молились под страшные звуки ломившихся в двери татар. А наверху, на всходных палатах, пребывала великая княгиня Агафия со своей дочерью, снохами и внучатами, большая великокняжеская семья в трех поколениях, окруженная боярскими женами. Тут же находился епископ Митрофан. Под неустанный грохот в дверях соборных, под стенания коленопреклоненной на помосте церковном толпы, облекал святитель великокняжескую семью в монашеский образ, в схиму, и приобщал Св. Тайн.

Когда двери соборные уступили, наконец, усилиям татар и все, находившееся на помосте церковном, было посечено и истерзано, а сокровища разграблены, заметили татары и великокняжескую семью, находившуюся высоко, на палатах. К ним вел потайной ход; там, думалось татарам, имеются главные сокровища. Ласки и угрозы не открывали им хода наверх. Тогда натаскан был в храм хворост и зажжен, и все погибло в пламени, все — кроме иконы Божией Матери... На берегах Сити тем временем сложил свою венчанную голову и великий князь Георгий.

Духовное, невидимое присутствие этой огненной жертвы ясно сознавалось в живом рассказе преосвященного Феогноста, обводившего посетителей по собору и указывавшего место палат. В белых «комарах» почивали кругом вещественные доказательства былого — многострадальные мощи.

И много, много было таких страданий во Владимирском соборе. Вот еще одно. В 1485 году, уже на самом исходе татарского ига, Владимир был взять ордынским царевичем Талычем; нижегородский боярин, изменник Карамышев, тайно провел их окрестными лесами. В городе, по словам летописи, не было даже наместника, и он был взят и разграблен. Соборному ключарю, священнику Патрикию, поручены были сокровища храма; он скрыл их; и не узнали татары, где они, несмотря на то, что палили священника огнем, забивали ему под ногтя спицы, сдирали кожу и, продев насквозь его веревку, влачили, привязав к конскому хвосту, по городу. Замучен был Патрикий; но не выдал достояния церковного; тело его почивает на границе Рязанской и Владимирской губернии, на озере Святе. Как не перенести его в собор? — ведь это его достояние! Кажется, что это следовало бы сделать непременно.

Сколько видел собор Владимирский венчаний на великое княжение! Сколько раз оглашался он звуками свадебных и похоронных песен духовных! Еще недавно, в 1884 году, видел собор одну из чрезвычайно