Меченый сын пахаря к тому времени первейшим из отроков князя стал, его даже в дозоры брали. И старшие дружинники относились к Розмичу с уважением — подтрунивали над мальцом гораздо реже, чем над остальными. Впрочем, и работой не обделяли, чтобы нос не задирал. А задирать было с чего — стоило отроку на шутейный поединок выйти, так половина воинства и мужичья сбегалась. Сам Рюрик тоже не брезговал поглядеть.

Лучше драк Розмичу только каверзы удавались. Угадать, что учудит в следующий раз, не мог никто. А поймать с поличным или доказать, что накуролесил именно он, — тем более. Этим отрок снискал особое расположение сверстников. Даже алодьские, которые часто побивали пришлых, прониклись.

Так что, когда прознали о прошлом Розмича, смеяться и не думали. Наоборот, совестно стало — сын пахаря, а так воинских отпрысков обставляет!

Но поначалу, когда жил в Рюриковом граде, всё было совсем иначе…

Олег привёз Розмича, звавшегося в те времена просто Роськой, и отдал в руки воеводы — старого своего знакомца Сигурда. Умел ли сын пахаря сражаться? Разве что оглоблей, и той лишь, которая потоньше. Княжьи ж отроки такие штуки с мечами выделывали, что не посвящённый в воинскую науку Роська мастерство волшебством считал.

Бить его, конечно, не били — опасались гнева воеводы и князя Олега. Зато высмеивали на все лады. С первого дня прозвали пахарем. В устах княжеских отроков слово звучало хуже самого грязного ругательства. Обидней только когда рукоблудом нарекут.

Розмич чувствовал себя таким одиноким, таким несчастным, что едва не выл от горя. Даже о побеге подумывал. И если бы знал, что дома соврать, точно удрал бы.

Продолжалось это недолго, потому как вскоре пришёл Вадим… Двоюродный брат Рюрика хотел забрать власть, для чего напал на только что отстроенный город, перерезал всех, кто подвернулся под руку. В княжьем дворе крови по щиколотку было. И местные его поддержали, в спину княжьим слугам ударили.

Полат, Рюриков сын, и сестра Полатова — Златовласка, и Роська, и прочие отроки успели схорониться в детинце. Укрыть отроков укрыли, а вот глаза завязать не додумались и ушей не заткнули. Не до того было. Узрев побоище, отроки перетрусили. Не думали в играх своих шутейных, что так жесток мир. А когда подоспели дружины самого Рюрика, выйти из крепости и помочь князю никто не решался. Розмич был первым, кто подхватил выпавший из рук старшего меч и ринулся рубить врага. И самого Полата опередил.

Бил как умел. Мастерство заменяла злость, нехватку силы — страх и накопленная обида. И хотя окровавить варяжский меч так и не смог, попрекать Розмича больше не смели. Пахарем звать перестали, носы при виде деревенского мальчишки не морщили.

Потому слова Жедана — как пощёчина из прошлого. Звонкая и до того обидная, что злость до костей продирает.

И что же теперь? Ещё раз доказывать своё право зваться воином? Кому? Кого убеждать? Купца?

— Нет, Ловчан. Если не люб таким, какой есть, значит, не судьба!

Кажется, ответа друг не расслышал, потому как через несколько мгновений по землянке разнёсся мерный, гулкий храп.

— Правильно, — усмехнулся Розмич. — Нечего голову мыслями забивать. Не по нам такая работа. Воин должен быть силён и зол, а думы пусть вон… волхвы думают.

Проснулись от истового шепота:

— Вставайте! Беда пришла!

Вскочили разом, да так резво, будто волхв не словом разбудил, а ушатом колодезной воды.

— Что стряслось? — воскликнул Розмич.

Старик приложил палец к губам, бросил короткий взгляд на вход в землянку. Жилище освещал крошечный огонёк, пляшущий в очаге, да россыпь углей. В красноватом тусклом свете землянка казалась особенно мрачной. Будто не волхву принадлежит, а чёрному колдуну.

— Гости у нас, — сообщил старец. — Незваные.

Дружинники прислушались: снаружи тихо, даже шелеста ветра не слыхать. Но подумать о старике плохо — мол, тронулся умом, живя в одиночестве, — никто из них не отважился. У волхвов свои умения, а вдруг и точно что-то учуял.

— Кто? — одними губами спросил Ловчан.

— Пока не знаю. Кажись, весь пожаловала.

— Вепсы?

— Да, они.

Розмич нахмурился, всё ещё не понимая происходящего. Ловчан же тихонечко выдохнул: весь там или бьярмы с данами — уже без разницы, главное — люди! Как людей бить, известно, хуже, если нечисть нападёт. Эту, если верить молве, простым железом да отвагой не одолеть.

Старик на цыпочках прокрался в другой угол, вытащил оттуда две личины и бурые шубы.

— Надевайте, — распорядился он.

Розмич удивлённо повертел в руках маску, сделанную вроде той, что видели на волхве. Но возразить не успел, Ловчан оказался быстрее:

— Зачем? Мы их и так порубаем! — В подтверждение своих слов дружинник потянул из ножен меч. Красноватый свет очага заиграл на вычищенном до блеска железе.

— Просто так нельзя, — отозвался волхв.

— Это почему же?

— Вас узнают.

— И чё? — Ловчан даже брови вскинул от удивления.

— А то. Вы завтра уйдёте, а они, прознав, что капище без защиты осталось, снова явятся. Надевайте личины. И мечами пока не машите.

— Но как же так случилось… — начал было Розмич.

— После объясню, — шикнул волхв. — Близко уже! Облачайтесь! Извиняйте, но окрутить[43]не поспею.

— И так хороши, — острил верный себе Ловчан.

Шубы оказались впору, будто страж капища точно знал, кто явится на помощь, и шил по размеру. Рукава, к удивлению дружинников, были глухими — заканчивались не прорезями, а хитро скроенными варежками, внешне походившими на медвежьи лапы.

Розмич первым разглядел, что «лапы» непростые — между «пальцев» закреплены ножи. Железо тронуто ржавчиной, но острей иного меча будет. Если сжать кулак, ножи аккурат меж костяшек становятся.

— И как такими драться? — тихо спросил он.

— Как бер дерётся, — пожал плечами старик. — Не сможешь — бей кулаком, как обычно. Ну а совсем худо станет — сбрасывай личину и руби мечом.

«Мда… — подумалось Розмичу. — Не видел ты, дед, настоящего сражения. Когда же там раздеваться-то?»

— Они обычно без броней приходят, — пояснял волхв, натягивая шубу белого зверя. — Вооружены ножами и охотницкими луками. Лучников я на себя возьму, а вы бейте тех, кто в круг пройдёт.

— Насмерть бить? — уточнил Ловчан.

— А пускай и насмерть, — поразмыслив, заключил старик. — Только одного живым оставьте.

— Добре, — кивнул дружинник.

Из землянки выбрались беззвучно, след в след. Снаружи было темно, как в бочке с дёгтем, даже звёзды отчего-то попрятались. Ноздрей коснулся студёный воздух, наполненный запахом хвои и сырости. Чудно́ ощущать дыхание осени, когда лето ещё в силе. Ещё чуднее поджидать врага не на поле брани, а в святом месте.