Стены бассейна сзади были отсняты не в фокусе, а вода казалась темной массой, поднимающейся, словно тень из-под ног Хэла. Сам он светился, как солнце, улыбаясь с нежностью, предназначенной Лауре. Его глаза сверкали дьявольской уверенностью. Казалось, он ласкал ее со снимка, как бы говоря: «Не нужно больше грустных мыслей, Лаура. Теперь ты моя».

Тем не менее фон за улыбкой Хэла был каким-то скорбным, словно небо, постепенно затягивающееся темными тучами.

Но самое главное в снимке заключалось в том, что капли воды стекали вниз по телу Хэла. Они бежали по его волосам, щекам, груди, и качественный фотоаппарат поймал каждую, даже падающие с кончиков пальцев и образовывающие на полу лужицу.

Что-то тревожное заключалось в водном элементе, доминирующем на фотографии. Капли, словно роса, сверкающая на солнце, гармонировали с улыбкой Хэла. Но темнота фона и бассейна у его ног пробуждала тревогу и грусть. Казалось, капли вцепились в лицо, грудь Хэла и уже не выглядели такими солнечными, а стали похожи на слезы горя, льющиеся из какого-то неведомого источника.

Какое горе? Лаура не могла сказать.

Но какая-то скорбная светотень на фоне придавала Хэлу еще более звездный, милый вид, добавляла глубину его счастью, а улыбка как бы говорила: «Какая разница, что тени слишком темные, чтобы моя улыбка могла изгнать их? Я здесь с тобой, и ничто не может нарушить нашего счастья».

Но для Лауры снимок значил гораздо больше. Поскольку он представлял Хэла в особом, понятном только ей одной виде, казалось, на нем отразились все улыбки, все поцелуи, вся симфония их любви со дня первой встречи. На фотографии был не один Хэл, а вся их любовь.

Если это было так, значит, фотоаппарат, запечатлев мимолетный облик Хэла, сделал его вечным и еще раз подтвердил неотделимость времени и любви. Любовь, выглядевшая на снимке вечной, была множеством причин ограничена во времени.

Если бы Лаура три месяца назад не приехала домой к Диане, она никогда бы не встретила Хэла, и осталась бы для него только именем. Но благодаря этому визиту, благодаря тому факту, что Диана узнала о работе Лауры, увидела ее, благодаря мириадам поворотов судьбы, которые привели Лауру из забытого детства в Квинсе в магазин на Четырнадцатой улице – благодаря всему этому, она встретила Хэла, отдала ему свое сердце и смогла сделать снимок, свидетельствующий о прекрасной силе их близости.

Но если время и случайность могли сделать их отношения возможными, они могли так же легко и прекратить их. Кто мог сказать, что принесет завтрашний день? Как долго счастье, светящееся на фотографии, будет продолжаться в реальной жизни? Принадлежа Хэлу всем сердцем и душой сегодня, будет ли Лаура счастлива принадлежать ему завтра? Именно это, поняла она, означали тени на снимке. Они символизировали неумолимые силы жизни, более мощные, чем это очаровательное мгновение, в котором Лаура и Хэл принадлежали друг другу так самозабвенно. И эти силы не могли быть более опасными, чем тени на фотографии или капли, стекающие с обнаженного, уязвимого тела Хэла.

Лауре впервые пришло в голову, что она может потерять любимого. Хуже того, она поняла, что должна была с самого начала осознать, что он может никогда не принадлежать ей. Однако женщина уже зашла слишком далеко в отношениях с ним, отдала ему свое сердце и теперь никогда не получит его обратно.

Лаура показала Хэлу все фотоснимки. Он смеялся, указывая на некоторые забавные моменты и вспоминая момент, когда была сделана та или иная фотография. Когда Хэл добрался до последней, Лаура на мгновение затаила дыхание, но он ничего не сказал.

– Мне нравится этот снимок, – сказала она. – Ты на нем настоящий.

– Правда? – он снова взглянул на свое изображение. – Мне кажется, это какой-то пустоголовый парень, стоящий около бассейна и желающий, чтобы девушка с фотоаппаратом перестала снимать и поцеловала его.

Лаура обняла Хэла и выполнила его желание.

В тот день они больше не говорили о снимках. Но Лаура сохранила их и часто пересматривала. Она отнесла последний в лабораторию, увеличила и положила среди своих самых личных бумаг. По вечерам она доставала его и рассматривала, напуганная излучаемым им обаянием, но слишком очарованная, чтобы убрать.

Через неделю Лаура неожиданно сделала копию с негатива и отдала ее Хэлу.

– Я хочу, чтобы ты взял это, – сказала она, – и когда-нибудь напечатал. Хочу, чтобы ты хранил снимок там, где люди могли бы его видеть. Таким образом, посмотрев на него, они увидят тебя так, как видела я. Они не будут знать, кто я, но увидят, каким ты был для меня.

«И тогда ты будешь моим». Мысль эта была слишком странной, чтобы произносить ее вслух. И какая странная логика! Будто показав Хэла другим через свой взгляд и объектив фотоаппарата, она смогла бы обладать самой его сущностью, которая на снимке как бы протекала между пальцев.

Вот почему, поняла Лаура спустя мгновение, она хотела, чтобы эта фотография была у него. Он даже сейчас проскальзывал между ее пальцев.

Хэл взял негатив и убрал. Он почувствовал таившуюся за этим подарком грусть.

– Я сделаю, как ты говоришь, – пообещал Хэл. В его серьезности сквозил юмористический оттенок.

Увидев, что он спрятал негатив, Лаура ощутила облегчение. Из темной воды бассейна к ней как бы выплыли самые тяжелые мысли «дождливых дней», грустные, но все же полные человеческого счастья, человеческой нежности.

Она выбросила снимок из головы. Теперь ей хотелось смотреть только на Хэла.

– Поцелуй меня, глупый, – попросила Лаура.

Прикосновение его губ прогнало все тревоги. Она прижала Хэла к себе так, что он сделал движение, будто ему не хватало воздуха. Оба рассмеялись.

Но темная вода и улыбка Хэла в ту ночь овладели снами Лауры, и с тех пор больше не отпускали ее.

14 июня 1955 года

Уинтроп Бонд сидел на веранде своего дома в Напили, глядя на Лиз Бенедикт.

Она была в тропическом шелковом платье без бретелек, которое он подарил ей в день ее приезда две недели назад. Ее волосы ароматными роскошными волнами охватывали шею. Девушка никогда не выглядела такой прекрасной.

Уин сидел, курил сигарету, одетый в белые парусиновые брюки и рубашку с открытым воротом, и смотрел сквозь облачка дыма на свою молоденькую компаньонку. За ней на фоне океана виднелись острова Молокаи и Ланаи, как бы склонившиеся друг к другу, словно тихие заговорщики. Их тени напоминали пунктирную линию в слабом потоке света.

Слуги убрали после обеда приборы, и Уин с Лиз сидели уже полчаса, потягивая бренди и наслаждаясь вечерним воздухом. Он чувствовал одновременно и покой, и возбуждение, какого не испытывал никогда в жизни. Уин загорел во время совместных купаний с Лиз, а его ноги окрепли от прогулок по пляжу и скалам.

Единственное, что его беспокоило, это волны волос вокруг ее шеи. Он особенно обратил на них внимание сегодня на закате, вспомнив, что это их последний вечер. Завтра утром Лиз должна вернуться на материк.