И на другой день, и на третий — всё та же неизменная холодность с её стороны; она не смотрела на него, она совершенно не замечала его присутствия! Жюльен, охваченный мучительным беспокойством, чувствовал себя теперь за тридевять земель от тех победоносных ощущений, которые только и воодушевляли его в тот первый день. «Уж не сожалеет ли она о том, что сошла с пути добродетели?» — думал Жюльен. Но такое предположение казалось ему чересчур мещанским в отношении гордой Матильды.

«В обычном житейском обиходе она совсем не признаёт религии, — рассуждал он. — Она привержена к ней только потому, что считает её полезной в интересах своей касты.

А может быть, просто по женской слабости она раскаивается в том, что совершила такой непоправимый шаг». Жюльен полагал, что он первый её возлюбленный.

«Однако, — говорил он себе через несколько минут, — я, признаться, не замечаю в её поведении ни малейшей наивности, никакого простосердечия или нежности. Никогда ещё она не была так похожа на королеву, сошедшую с трона. Уж не презирает ли она меня? На неё это похоже: ведь она способна, вспомнив о моём низком происхождении, раскаяться в том, что сделала».

В то время как Жюльен, ослеплённый ложными представлениями, почерпнутыми из книг и из верьерских воспоминаний, лелеял в своём воображении образ нежной возлюбленной, забывшей о своём существовании с того момента, как она составила счастье своего возлюбленного, возмущённое тщеславие Матильды яростно восставало против него.

Так как ей за эти два месяца ни разу не приходилось скучать, она перестала бояться скуки — и таким образом Жюльен, нимало того не подозревая, утратил одно из своих самых важных преимуществ.

«Итак, я обзавелась господином, — говорила себе м-ль де Ла-Моль, в смятении расхаживая взад и вперёд по комнате. — Он полон благородства; это, конечно, очень мило, но если только я чём-нибудь всерьёз задену его тщеславие, он отомстит мне, разгласив наши отношения». Вот уж поистине несчастье нашего века: даже самые отчаянные сумасбродства не излечивают от скуки. Жюльен был первым увлечением Матильды. И в то время как подобное обстоятельство даже у самых чёрствых натур пробуждает в душе сладостные иллюзии, она вся была поглощена самыми горькими размышлениями.

«Он приобрёл надо мной огромную власть, ибо его господство основано на страхе. Он может покарать меня чудовищно, если я выведу его из терпения». Одной этой мысли было достаточно, чтобы заставить Матильду обрушиться на Жюльена, ибо основным качеством её натуры была смелость. Ничто так не могло оживить её и излечить от постоянно повторяющихся приступов скуки, как мысль, что она ставит на карту всю свою жизнь.

На третий день, видя, что м-ль де Ла-Моль упорно не желает глядеть на него, Жюльен, явно вопреки её желанию, пошёл вслед за нею после обеда в бильярдную.

— Вы, сударь, изволили, по-видимому, вообразить, — сказала она с еле сдерживаемым гневом, — что вы приобрели надо мной какие-то особенные права, если вы, вопреки моему желанию, выраженному как нельзя более ясно, пытаетесь заговорить со мной?.. Известно ли вам, что никто в мире не осмеливался ещё на подобную дерзость?

Нельзя представить себе ничего более смешного, чем разговор этих двух любовников; сами того не замечая, они воспламенились друг к другу самой яростной ненавистью. Так как ни один из них не отличался терпением, а вместе с тем оба привыкли держать себя прилично, они, не тратя лишних слов, очень скоро заявили друг другу, что между ними всё кончено.

— Клянусь вам, всё, что было, навсегда останется нерушимой тайной, — сказал Жюльен. — И позволю себе добавить, что отныне я никогда не сказал бы вам ни слова, если бы только ваша репутация не пострадала от такой чересчур заметной перемены.

Он почтительно поклонился и ушёл.

До сих пор он без особого усилия подчинялся тому, что считал своим долгом: он ни минуты не думал, что серьёзно влюблён в м-ль де Ла-Моль. Безусловно, он не был влюблён в неё три дня тому назад, когда его спрятали в большом шкафу красного дерева. Но всё мигом изменилось в его душе, как только он увидел, что они поссорились навеки.

Его безжалостная память сейчас же принялась рисовать ему все малейшие подробности той ночи, которая на самом деле оставила его совершенно холодным.

Через день после их объяснения и разрыва Жюльен ночью чуть не сошёл с ума, вынужденный признаться себе, что любит м-ль де Ла-Моль.

Какая ужасная внутренняя борьба поднялась в его душе вслед за этим открытием! Все чувства его точно перевернулись.

Прошла неделя, и вместо того, чтобы гордо не замечать г-на де Круазнуа, он уже готов был броситься ему в объятия и разрыдаться у него на груди.

Свыкнувшись со своим несчастьем, он обрёл в себе силы проявить немного здравого смысла и решил уехать в Лангедок. Он уложил свой дорожный сундук и отправился на почтовый двор.

Он чуть не лишился чувств, когда на почтовой станции ему сказали, что по счастливой случайности есть место завтра в тулузской почтовой карете. Он заплатил за это место и вернулся в особняк де Ла-Моль, чтобы сообщить маркизу о своём отъезде.

Господина де Ла-Моля не было дома. Жюльен, едва живой, отправился в библиотеку подождать его. Что сталось с ним, когда он увидел там м-ль де Ла-Моль!

При виде его на лице её выразилась такая явная злоба, что никаких сомнений в том, что это относилось к нему, быть не могло.

Растерявшись от неожиданности, Жюльен в порыве горя не удержался и сказал ей кротким голосом, идущим из глубины души:

— Так, значит, вы меня больше не любите?

— Я в себя не могу прийти от ужаса, что отдалась первому встречному, — сказала Матильда и от злости на себя залилась слезами.

— Первому встречному? — вскричал Жюльен и бросился к старинной средневековой шпаге, которая хранилась в библиотеке как редкость.

Невыносимая мука, охватившая его в тот миг, когда он заговорил с м-ль де Ла-Моль, казалась свыше его сил, но когда он увидел, что она плачет от стыда, его страдание усилилось во сто крат. Он почувствовал бы себя счастливейшим из людей, если бы мог убить её тут же на месте.

В ту минуту, когда он с некоторым усилием вытащил шпагу из старинных ножен, Матильда, обрадованная столь необычайным ощущением, гордо шагнула к нему навстречу: слёзы её мгновенно высохли.

Внезапно у Жюльена мелькнула мысль о маркизе де Ла-Моле, его благодетеле. «Я едва не убил его дочь! — подумал он. — Какой ужас!» — И он хотел было уже швырнуть шпагу. «Конечно, она сейчас покатится со смеху при виде такого мелодраматического жеста», — подумал он, и эта мысль вернула ему всё его самообладание. Он внимательно поглядел на лезвие старой шпаги, словно исследуя, нет ли на ней ржавчины, затем вложил её снова в ножны и с невозмутимым спокойствием повесил на прежнее место, на бронзовый золочёный гвоздь.

Все эти его движения, которые к концу стали чрезвычайно медленными, длились с добрую минуту. М-ль де Ла-Моль смотрела на него с удивлением. «Итак, я была на волосок от смерти; меня чуть не убил мой любовник!» — думала она.