Пушки «Анцио Энни»[31]бухали все ближе, молитвы Фрэнка, скорчившегося в грязи, становились все жарче.

– Вымоли нам спасение, святой отец! – крикнул кто-то.

Это его жизнь – бок о бок с солдатами, пробивающими путь на север. С тех пор как они высадились на итальянской земле, их одежда и раскисшие ботинки никогда не просыхают, они спят на голой земле, из еды – только сухой паек «С». Неужели кто-то может спать под крышей, накрывшись одеялом, когда люди торчат по пояс в воде и грязи, а пушечная пальба им вместо колыбельной?

Чуть позже Фрэнк проведет ежедневный ритуал: снимет с погибших армейские жетоны и постарается установить их личности, даже если опознавать практически не по чему. В ноздри постоянно бьет тошнотворно-сладкий запах смерти. Самое тяжелое – сидеть рядом с трупами и ожидать, пока выкопают яму для захоронения. Иногда мертвых так много, что они сложены штабелями, точно дрова. Останки бережно укладывают в могилу, отдельные конечности – рядом с телами, лишенными рук и ног. Каждая заупокойная служба дается Фрэнку труднее предыдущей. Десятки молодых парней, которых он знал, в мгновение ока отправляются на тот свет, сраженные осколком снаряда или пулей снайпера. Это не война, а бойня…

Порой идентифицировать погибшего можно лишь по отпечатку пальца. Всякий раз, когда Фрэнк обводит взглядом длинный ряд тел, узнавая знакомые лица, часть его души умирает вместе с ними. Как можно произносить благословения, видя столько оборванных молодых жизней? И тем не менее это его работа. После того как трупы накроют холстиной и забросают землей, Фрэнку предстоит написать гору похоронных писем. Иногда он так устает, что перо застывает в пальцах, и он часами смотрит в пространство, моля Бога ниспослать ему сил в тысячный раз исполнить свой скорбный долг.

Англо-американские войска вгрызаются в землю под шквальным артиллерийским огнем с Албанских гор. Пробиться вперед практически невозможно. Устранить вражеские орудия, расположенные в выгодной позиции, способна только авиация. Противник контролирует каждое движение на прибрежной территории, блокируя атаки.

Если Фрэнку удается заснуть, ему снятся кошмары: совсем юный парнишка на последних секундах жизни цепляется за английский флаг. «Не дайте мне умереть, падре, я не хочу умирать…» Фрэнк мог лишь держать несчастного за руку, пока остекленевший взгляд паренька не устремился в блаженную пустоту. Еще ему снится немец, который прижимает к губам фото своего сына и плачет. «Святой отец, помогите мне, я хочу исповедаться». Фрэнк помолился над ним, отпустил грехи, как любому из своих солдат. Кто знает, добровольно или по принуждению этот человек пошел в армию, и насколько претили ему война, боль и кровь?

Есть и такие, кто при виде священника плюются и чертыхаются. «Пошел вон! Ступай куда-нибудь в другое место, обойдемся без тебя!» Хотя большинство солдат испытывают облегчение, когда Фрэнк приходит к ним, точно пес, учуявший запах людей. Он приносит письма, передает весточки, слушает жалобы или просто сидит вместе с ними, дымя сигаретой.

Военные священники тоже гибнут, и это все больше заметно. Ряды капелланов редеют, замен почти не присылают. Особенно не хватает католических священников. Тем, кто еще жив, кажется, будто они делают недостаточно, ведь они не могут прийти ко всем, кому нужна помощь. На каждую секунду активных военных действий приходится час затишья, когда капеллан молитвой поднимает боевой дух солдат, вселяет в них надежду.

Фрэнк надеется, что со следующей атакой они прорвутся на север. Он жаждет увидеть Святой Престол, услышать итальянскую речь, радостные возгласы освобожденных. В ушах у него стоит родной язык отца. Впереди несколько драгоценных дней отпуска на восстановление сил и бюрократические формальности, которые положено уладить священнику. Но кто будет молиться за солдат в его отсутствие, кто займет его место? Нет, сейчас нельзя позволить себе роскоши наслаждаться уединением и душевным покоем в каком-нибудь монастыре. Фрэнк будет отдыхать ровно столько, сколько и солдаты, ни часом больше. Он не сможет смотреть в глаза этим изможденным людям, если вернется сытым и выспавшимся, в чистой форме.

Как-то там Пол, знакомый священник ордена иезуитов? Они познакомились во время подготовки, а сейчас Пол – в авангарде наступающих частей. Фрэнк завидует жесткой военной дисциплине иезуитов. Они всегда на передовой и представляют здесь самую большую когорту католических священников, близких к мирянам и все же отделенных от них духовным призванием. Фрэнк воочию убедился в их храбрости и жертвенности, хотя они такие же люди, как и все. Как и все, они могут ошибаться, испытывать различные страхи, гадать, кто из них доживет до следующей мессы и сколько солдат вернется домой с войны. Страх – великий уравнитель.

Ныряя в окоп, Фрэнк со стыдом обнаруживает, что его рука сжимает на дне кармана крохотный башмачок – scarpetta d’Angelo. Поначалу пинетка пахла домом и маминым душистым мылом. Теперь она перепачкана пылью и грязью от пальцев, но пока никуда не делась. Как и он. Он тоже пока жив.

Солдаты считают, что он заговоренный. «Держитесь поближе к отцу Фрэнку, с ним не пропадете», – со смехом говаривают они новичкам.

В нем видят мудрого родителя, хотя он совсем не намного старше большинства из них. Святой крест в петлице отделяет Фрэнка от остальных, но не настолько, чтобы в его присутствии нельзя было шутить и дурачиться. На войне есть время и для личных моментов – кто-то делится плохими новостями, кто-то жалуется на зуд в паху, а после осмотра венеролога признается в грехе, – всякое бывает. Отец Фрэнк присматривает за своими чадами, которые готовятся оборонять траншею. Он знает, что матери в муках производили их на свет и воспитывали с любовью и заботой.

Пусть все сложится удачно. Когда война закончится, он сделает все от него зависящее, чтобы молодым парням никогда не пришлось платить столь высокую цену, как этим ребятам на плацдарме в Анцио. Передовая линия фронта полностью изменила мировоззрение Фрэнка, привела к открытию, что человеку, не рожденному католиком, вовсе не обязательно заранее уготован ад. Храбрецы есть среди приверженцев всех конфессий и даже среди атеистов, и эти люди тоже на верном пути. Жизнь нельзя делить на черное и белое. Фрэнк все чаще задумывается о том, что уже не сможет вернуться к прежним строгим догматам – если, конечно, выживет.

– «Анцио Энни» опять дает нам прикурить, падре!

Грохот взрыва и крики о помощи заглушили голос, прозвучавший совсем рядом. Пора вылезать из траншеи на поиски раненых и убитых. Фрэнк взялся за дело, стараясь унять дрожь в руке, которой осенял себя крестом. «In mano tuo, Domine»[32], – бормотал он, ползя на животе в направлении стонов. Как далеко… Отец Фрэнк не выносит криков несчастных, которым даже некому вколоть обезболивающее, поэтому он всегда старается не допустить, чтобы солдат в одиночестве умирал на дне воронки от взрыва.