– Потому что он меня обжег.

– Откуда ты знаешь?

– Я не знаю.

И тому подобную чепуху, а еще рассказывая длинные истории про свои детства и прошлые:

– Довольно скоро Бен ты понимаешь тут будет столько дополнительных детств и прошлых и все будут писать о них что все бросят в отчаянии читать – Будет Взрыв детств и прошлых, им придется нанять Гигантский Мозг распечатывать их микроскопически на пленке чтобы хранить на складе на Марсе чтобы дать Семидесяти Коти[212]Небес прочесть это все – Семьдесят Миллионов Миллионов Коти! – Ухуииии! – Все свободны! —

– Никому не надо больше волноваться, мы можем все это даже оставить так как оно есть, с японскими спаривающимися машинами спаривающимися химическими куклами без конца, с Больницами для Роботов и Крематориями для Счетных Машин и просто отвалить и быть свободными во вселенной!

– В свободе вечности! Мы можем просто парить везде как Ханы на облаке смотря ТВ Самапатти.

– Мы это уже делаем.

Однажды вечером мы даже вторчали по пейотлю, бутону чиуауаского мексиканского кактуса, который дает виденья после трех предварительных часов пустой тошноты – Случилось в тот день когда Бен получил комплект одежд буддистского монаха по почте из Японии (от друга Джарри) и в тот день когда я был полон решимости писать великие картины своим жалким набором малярных красок. Представьте себе это ибо безумие и все же безобидность пары оттяжников изучающих поэзию в одиночестве: – Солнце заходит, обычные люди в Беркли едят ужин (в Испании «ужин» носит скорбный покорный титул «La Cena», со всеми его коннотациями земной печальной простой пищи для живого которое не может без нее жить), а у нас с Беном в желудках застряло зеленое кактусное месиво, глаза наши расширились на всю радужку и одичали, и вот он в тех безумных одеждах сидит абсолютно неподвижно на полу своего домика, уставившись в темноту, поднятые вверх большие пальцы соприкасаются, отказываясь отвечать мне когда я ору со двора, на самом деле искренне видя старое Донебесное Небо Старины в своих спокойных глазницах волнующихся калейдоскопами полностью глубоко синих и розово достославных – А вот он я стою на коленях в траве в полутьме поливая эмалевой краской бумагу и дуя на нее пока она не распускается и не смешивается, и это будет великий шедевр пока внезапно бедный жучок не приземляется на нее и не застревает – Поэтому я трачу последние тридцать минут сумерек пытаясь высвободить жучка из моего липкого шедевра не сделав ему больно или не оторвав ему лапку, но ни фига – Поэтому лежу там и смотрю на бьющегося в краске жучка и понимаю что мне никогда не следовало писать его ради жизни этого жучка, чем бы он ни был или еще будет – Да еще такой странный драконообразный жучок с благородным лбом и чертами – Я чуть не плачу – На следующий день картина высыхает и жучок остается, мертвый – Через несколько месяцев его прах просто исчезнет с картины совсем – Или это Фейган прислал его мне из своей волшебной грезы Самапатти чтоб показать что искусство такое уверенное и искусство такое чистое не так уверенно и чисто как все это? (Заставив меня вспомнить то время когда я писал так споро что убил жука росчерком своего карандаша подвиг, фу) —

Так что мы все делаем в этой жизни что наступает настолько похожая на пустую пустотность однако предупреждает нас что умрем мы в боли, тлене, старости, ужасе – ? Хемингуэй называл это грязным трюком. Это может даже быть древним Испытанием наложенным на нас злым Инквизитором в Космосе, как испытание решетом и ножницами или даже как испытание водой где тебя скидывают в воду со связанными вместе пальцами рук и ног, О господи – Только Люцифер мог быть таким подлым а Я Люцифер и я не так подл, по сути Люцифер Идет На Небо – Теплые губы у теплых шей в постелях по всему свету пытаются выбраться из грязного Испытания Смертью —

Когда мы с Беном трезвеем я говорю:

– Как это согласуется со всем тем ужасом повсюду?

– Это Мать Кали танцует повсюду, чтоб пожрать все что родила, и пожирает обратно – На ней ослепительные пляшущие драгоценности и вся она в шелках и украшеньях и перьях, ее танец сводит мужчин с ума, единственная не прикрыта у нее вагина окруженная Короной Мандалы из нефрита, ляпис-лазури, сердолика, красных жемчугов и перламутра.

– Никаких алмазов.

– Нет, это за…

Я спрашиваю у собственной матери что делать со всем нашим ужасом и несчастьем, не упоминаю Мать Кали чтобы не напугать ее, она же заходит дальше Матери Кали говоря:

– Люди должны делать правильно – Давай мы с тобой выберемся из этой паршивой Калифорнии где фараоны не дают тебе ходить и где туман и эти клятые холмы которые сейчас свалятся нам на затылок, и поедем домой.

– Но где дом?

– Дом там где твоя семья – У тебя сестра только одна – У меня только один внук – И один сын, ты, – давайте соберемся все вместе и заживем тихо. Такие люди как твой Бен Фейган, твой Алекс Адбратер, твой Ирвин Жопацкий, они не знают как жить! – Ты должен наслаждаться, хорошая еда, хорошие постели, больше ничего – La tranquittité qui compte![213]– He бери в голову всю эту суету, хватит дергаться о том и о сем, выстрой себе приют в этом мире и тогда настанут Небеса.

На самом деле гавани для живого агнца быть не может но целая куча гавани для мертвого агнца, о’кей, довольно скоро, однако я последую за Мемер потому что она говорит о спокойствии. По сути она не осознавала что именно я сам угробил все спокойствие Бена Фейгана приехав сюда в самом начале, но ладно. Мы уже начинаем собирать вещи ехать назад. Ей приходят ее чеки соцстраха каждый месяц а через месяц выходит моя книга. Мемер в самом деле доносит до меня смысл покоя – в предыдущей жизни она должно быть точно (если такая штука как предыдущая жизнь возможна для индивидуальной душевной сущности) – она точно должна была быть Главной Монахиней в отдаленном андалузском или даже греческом монастыре. Когда она ложится вечером спать я слышу как гремят ее четки. «Какое кому дело до Вечности! мы хотим Здесь и Теперь!» орут змеетанцоры улиц и беспорядков и ручных гранат Герники и авиабомб. Сладко просыпаясь в ночи на подушке моя мать открывает усталые благочестивые глаза, должно быть думает: «Вечность? Здесь и Теперь? О чем это они говорят?»

Моцарт на своем смертном одре должно быть знал это —

А Блез де Паскаль больше всех.

Единственный ответ что у Алекса Райбратера есть на мой вопрос об ужасе содержится в его глазах, его слова безнадежно запутались в Джойсовом потоке учености вроде:

– Ужас Повсюду? А ничего так идейка для нового Туристического Бюро, а? Ты мог бы разложить Армии Кокси[214]по каньонам Аризоны чтоб они покупали тортильи и мороженое у робких навахов только мороженое на самом деле пейотовое мороженое зеленое как фисташки и все возвращаются домой распевая «Адьос Мучачос Компаньерос де ла Вида»[215]—