Его присутствие удивляло и даже шокировало англосаксов, но они воспринимали это как одно из проявлений свойственной французам оригинальности, которая часто раздражала их, но вместе с тем казалась и созданной для того, чтобы позволять иностранцам познать радости вседозволенности, экстравагантности, причуд и даже греха, не проявляя при этом никакой инициативы. И даже очень суровый Джон Нокс Мазер нисколько не заботился о воздержании и не чувствовал вины, лихо опорожняя оловянную кружку — вина-то были французские.

Хозяин и хозяйка были французами. И уже одно это давало хозяйке право быть поразительно красивой и роскошно одетой, вызывая у мужчин нескрываемый восторг. И тем хуже, если это грозило неизбежным нарушением шестой заповеди, ведь даже в глазах самого Господа Бога французский грех — наполовину прощенный грех. Ну, а если рядом с тобой оказалась испанская гостья, благоухающая жасминными духами, запах которых столь же тяжел, сколь и взгляд ее бархатистых черных глаз, наполовину скрытых веером из черных кружев, то страх и ужас от такого соседства смягчался тем, что все это происходило за французским столом, на земле французской концессии.

Разве сама природа этой нации, ветреной и легкомысленной, не состоит в том, чтобы уметь привносить во все ситуации немного фривольности?

Разве не правда, что только французы обладают секретом допускать в своих колониях такое смешение народов, которое, вместо того, чтобы вести к кровопролитию, вызывает лишь легкую пьянящую эйфорию, позволяющую, уже час спустя, думать, что все люди братья, и на земле вполне может воцариться мир?.. Английский адмирал заявил:

— Голдсборо вскоре станет самым роскошным местом на всем американском побережье. Я даже не уверен, могут ли испанцы, в своих укрепленных городах во Флориде, вести такую веселую жизнь. Правда, вы совсем не даете им для этого свободного времени, господа флибустьеры, — сказал он Ванереку.

— Они получают по заслугам — ответил тот. — Вот поэтому я и нахожусь здесь. И полностью разделяю ваше мнение, что в Голдсборо гораздо лучше, чем в каком-либо другом месте.

— В чем же секрет вашего таланта, месье де Пейрак, благодаря которому вам удается из явного зла извлекать добро? Ведь недостаточно хотеть добра, нужно еще, — как бы это сказать, — чтобы это добро превратилось в реальность, — сказал Нокс Мазер. Обильные возлияния располагали его к любимому занятию: порассуждать на всякие духовные и богословские темы.

— Я думаю, что все дело не в таланте, а в том, чтобы отдавать предпочтение жизни, — ответил де Пейрак. — Иногда приходится против своей воли прибегать к лишению жизни — несовершенство мира толкает к этому — но, по-моему, добро заложено в жизни.

Служитель культа нахмурил брови.

— Хм-хм! Не сторонник ли вы, случайно, Бенедикта Спинозы, этого еврея из Амстердама, хорошо известного философам, вечно не согласного ни с иудаизмом, ни с христианской доктриной?..

— Знаю, знаю, это он сказал: «Все, что помогает человеку существовать, то-есть жить, есть Добро, а то, что мешает, есть Зло»…

— И что вы думаете по поводу этих расплывчатых и весьма настораживающих слов? Не значит ли это отрицать верховенство воли Всевышнего?

— Нет, это значит, что мир меняется, но его становление идет медленно и болезненно. Только язычникам, к которым мы принадлежим по своему происхождению, свойственно упорствовать в поклонении своим идолам. Что же касается вас, господа протестанты, то вы уже вступили на путь преобразований. Не вы ли начали рушить церковные статуи, не вы ли, господа англичане, уже сделали шаг к либерализму, обезглавив своего короля? Но осторожней! Один шаг вперед иногда заканчивается двумя шагами назад.

— Господа, господа! — воскликнул отец Бор в полном смятении. — Что вы говорите? Мне не надо было садиться за ваш стол. Ваши слова пахнут серой… Отрубать голову королям! Рушить церковные статуи!… Хватит! Хватит! Вы забываете, что все мы божьи создания, и поэтому обязаны подчиняться законам божьим, соблюдать иерархию, установленную Всевышним на земле. Это касается как догм Святой церкви, прежде всего, так и решений князей, которые по божественному праву руководят нами. Им отрубать голову! Подумать только!.. Вас ждет ад! Такие слова здесь говорят, что прямо в дрожь бросает!..

— Но здесь и пьют доброе, крепкое вино, — вмешался Ванерек. — Выпейте лучше с нами, святой отец. Не зря говорят, что самые дурные слова остаются на дне стакана.

— Конечно, выпейте с нами, — поддержала Анжелика, одарив священника очаровательной улыбкой. — Вино тоже божий дар. И только оно может помочь французам и англичанам, собравшимся вместе, забыть то, что их разделяет.

Адемар просунул голову в приоткрывшуюся дверь.

— Я принес ваш бочонок, госпожа графиня. А что прикажете делать с сундуком барона со скальпами инглизов?

Анжелика расхохоталась.

От крепкого вина и пряной пищи она пришла в сильное возбуждение.

Адемар своим вопросом насчет сундука барона де Сен-Кастина со скальпами англичан доконал ее окончательно.

Слава богу, слова простоватого солдата затерялись в гуле голосов, а переливчатый смех Анжелики, прозвучав, как серебряный колокольчик, отвлек гостей от Адемара и очень кстати заразил всех очаровательной веселостью.

Заметив устремленные на нее взоры, Анжелика поспешила вовлечь гостей в состязание шуток, острот и каламбуров, чтобы как-то оправдать свою чрезмерную смешливость.

— Не кажется ли вам, братья мои, что мы погрузились в хаос распутства и всякого рода мерзости? — спросил своих единоверцев Джон Нокс Мазер. Глаза его иступленно горели, как у мученика, брошенного в костер.

— В том-то и сила избранников божьих, что им удается удержаться на краю пропасти и не упасть в нее, — ответил преподобный Пэтридж, чей замогильный голос не заглушался даже взрывами смеха.

Духовные лица были и впрямь довольны собой: еще бы, находясь на грани вседозволенности, они не поддавались искушению.

Анжелика смеялась все громче, почти до слез, как она ни сдерживалась, и гости, разгоряченные обильной выпивкой, охотно вторили ей.

Не беда, что такое бурное проявление веселости кому-то казалось несколько неуместным. Разве не сам хозяин Голдсборо заставил ее играть перед всеми эту роль? Ее муки, ее истерзанное сердце нисколько его не беспокоили. Она должна быть графиней де Пейрак. Так он решил. И никаких отступлений. Драма, которая их разделяла, должна быть скрыта и окончательно забыта. Ему, конечно же, это было не так важно, как ей. Теперь она не угадывала ход его мыслей. Она предпочла бы видеть его в ярости, как в тот вечер, чем явно безразличным к ней, словно она пешка в его игре. Тщательно продуманная им постановка комедии, которую она разыгрывала, служила выполнению его планов Его хитрость дошла до того, что он усадил ее справа от Колена.

Если бы Колен не был столь благороден, она не испытывала бы такого смятения. Взвинченная до предела, она чувствовала в себе порочное желание положить конец установившемуся между ним и Жоффреем сообщничеству. Ей хотелось уколоть его побольней и снова испытать над ним свою власть. Ее сверкающие глаза искали его взгляда, и она бесилась от того, что когда он поворачивался к ней, она не находила ничего, кроме безразличия, явно напускного, но непоколебимого. Жоффрей отгородил ее и от Колена. Он взял у нее все, вырвал все, что можно, а потом отбросил от себя, вконец опустошенную.